Тайна, приносящая смерть
Шрифт:
– О как! – фыркнула она с фальшивой веселостью, но почему-то ему показалось, она испугалась. – Ладно, не кипятись. Приду, дай хоть собраться. Часа через два буду.
– А раньше никак?! – Он снова дал слабину и начал умолять: – Лялечка, очень срочное дело, очень!
– Да что за дело-то, что? – разозлилась она и изругалась.
– Вопрос жизни и смерти, – неуверенно пробормотал Степушкин и, чтобы она не передумала, швырнул трубку на украденный им пару лет назад телефонный аппарат.
Запахнул на впалой груди ветровку и неуверенными шагами двинул на улицу.
Солнце стало
Степушкин с тоской глянул в небо.
Облака, распоровшиеся поутру редкими прорехами, сквозь которые полосовало по глазам невероятной синью, снова сползлись в большую темную кучу, и их все прибывало и прибывало.
Быть грозе...
Вдруг Лялька не успеет до дождя? Опоздает на автобус и решится идти пешком. Недалек путь, всего-то четыре с половиной километра от села до села. Но по грозе да пешком, нехорошо это.
Чего торопил ее? Чего нервничал? Что могут решить лишние полчаса, час? Дело-то уже сделано, цацки у него украдены. Если это сделала Лялька, а больше некому, он просто попытается ее уговорить не совершать глупостей. Не нужно их нигде светить, не нужно нести на продажу. Да он, в конце концов, сам может у нее их выкупить, вот! Хоть и не нужны они ему теперь особо, а все же выкупить сможет. Денег-то у него еще о-очень много, не растратить их в одиночку за оставшуюся недолгую жизнь.
Надо ее уговорить, надо. А как? Что придумать?
Он постоял еще немного возле крыльца, подышал глубоко свежей влажной прохладцей. Снова глянул в потемневшее небо. Дождя не избежать, а оно и к лучшему. Лялька не захочет возвращаться к себе и останется у него до утра.
Степушкин медленно пошел вокруг дома, на ходу соображая, как и с каких слов он начнет уговаривать свою любовницу, совершившую грех, но уже почти им прощенную. Дошел до угла, смотревшего на соседний дом, тот, что слева. Завернул и...
В тот самый момент, когда он увидал два четких следа от мужских ботинок у задней стены дома, по глазам ударило вспышкой, потом сильно громыхнуло почти над самой головой. И через мгновение крупные капли застучали по крыше, листьям, траве. Они дико отплясывали по его лысине, нагло лезли под воротник легкой куртки и слизывали, стирали оттиски подошв чужих ботинок. Через минуту остался лишь слабый след от левого каблука, но и его скоро не стало. Дождь лил такой, что в паре метров ничего не было видно. А он все стоял и стоял, не замечая, что давно промок до нитки. Стоял, уставившись в то место, где только что обнаружил свидетельство присутствия чужого человека на своей территории. Свидетельство конца его безоблачных дней, а то и конца его дней вовсе.
Кто? Он не знал и мог лишь сто раз догадываться.
Зачем? Он был уверен, что знает.
Как давно этот человек наблюдает за ним? От ответа на этот вопрос – может, давно, а может, пару дней или три недели – сделалось душно и невозможно дышать.
Слабой рукой Степушкин оперся о кирпичную стену, снова глянул на то место, где
Там было небольшое окно котельной. Он часто, идиот, оставлял его приоткрытым. Все казалось, что припахивает газом, боялся взлететь вместе с крышей к небесам.
Значит, тот, кто этой ночью топтался возле этой стены, влез или сделал попытку влезть в его дом через окно котельной. Знал он или обнаружил, что окно приоткрыто?
– Какое это имеет значение! – воскликнул Степушкин со всхлипом.
Значение имело теперь то, что кто-то пасет его. Видимо, Лялька все же снесла цацки на продажу. На него вышли и решили прощупать, чем живет и дышит их бывший соратник, чем и на что, вернее. Не явились сразу, неумно и подозрительно для соседей. Мало ли как Гога поведет себя. А ну как шум поднимет, станет орать, а то и отстреливаться. Он же не просто так курс лечения в дурке раз от раза проходит. С психикой нелады, стало быть. С ним надо аккуратнее.
Вот кто-то, аккуратно побродив вокруг его дома, нашел открытым окошко. Влез внутрь, и что дальше?
От того, что ему вдруг подумалось, в глазах потемнело, и причиной тому не была разыгравшаяся непогода. Причиной тому сделалось жутковатое подозрение, заставившее кровь в его жилах бежать с двойным ускорением, а то место, где прежде сидело сердце, заняться синим пламенем.
– Боже мой!!! – всхлипнул Степушкин и повернул к крыльцу. – Боже мой!!!
Тапки скользили по мокрой земле, больно шлепали по пяткам, намокшие брюки путами обвили коленки, шагу сделать невозможно. Куртка пудовым грузом висела на плечах.
Все с себя он стащил прямо в коридоре, оставшись в мокрых трусах и майке. Кое-как обтер мокрые ступни о ковер, чтобы не скользили по половицам. Нашарил на стене выключатель, щелкнул им и начал медленно спускаться в подвал, про себя отсчитывая ступеньки. Они были каменными, шершавыми, приятно холодившими ступни. На предпоследней он остановился, осмотрел подвал и немного успокоился.
Все было на месте. Каждая банка на своей полке деловито глазела на него бумажными этикетками. Любил Степушкин подписывать домашние консервы, чтобы в рецептах потом не путаться. Хотя сам мало что делал, для этих целей к нему темными вечерами местные бабы в дом шастали. Помочь всегда были готовы.
Банки на месте, закром под картошку пустовал, старый урожай выбросил – пророс, для нового еще не время. Все на своих местах.
Осторожно ведя рукой по кирпичам, он нашел нужный и слегка тронул его пальцами. Тот послушно сдвинулся. Вытащив его, Степушкин судорожно сглотнул, снова зажмурился и запустил руку внутрь.
О господи! Хвала тебе во веки веков! Все на месте!!!
Не поверив себе сразу, он вытащил одну из пачек, обернутых бумагой в два слоя, а потом куском брезента. Развернул, осмотрел любовно, понюхал даже, жаль не пожевал. Снова завернул прежним порядком, вставил на место кирпич. Отряхнул руки и пошел наверх. Закрыв дверь в подвал, он навесил на нее замок, хотя никогда не запирал прежде. Щелкнул выключателем. И только тогда отдышался.