Тайна проекта «WH»
Шрифт:
От Герхарда я знал, что ауриканская жена беглого нациста родила ему двух детей: сына Рудольфа и дочь Еву. Последнюю Буххольц недавно выдал замуж за внука одного из членов Государственного совета, еще более укрепив тем самым своё положение в местной элите. Рудольфа отец направил на учёбу в Высшую техническую школу Аахена, откуда он вернулся с дипломом физика незадолго до моего прибытия в Аурику. Рудольф Буххольц-младший не торопился покидать родительский дом. Он жил там, не высказывая намерений жениться, окунуться в науку или стать компаньоном отца.
– Странный парень, – сказал о нём как-то Герхард. – Бледный худой очкарик. То он валяется с утра до вечера на диване в своей комнате, то пропадает
Герхарда Крашке мы нашли в беседке сильно поддатого. Ещё полчаса – и пиво полилось бы у него из ушей. Обезьяний Зад поворчал на племянника и любезно предоставил в наше распоряжение свою парадную машину с шофёром. Прощаясь, повторил приглашение навестить его в следующее воскресенье. Я поблагодарил Буххольца, по-немецки отдал ему честь и занял место на заднем сиденье. Герхард развалился рядом с водителем и, едва машина выехала из ворот виллы, загорланил:
– In Hannover, in Hannover an der LeineHaben die Frauen dicke Beine,Haben die Frauen dicke BeineUnd die Arsche apfelrund!(В Ганновере, в Ганновере на Ляйне у баб толстые ноги и зады круглые, как яблоки).
– Halt die Fresse! (Заткнись!) – приказал я ему. – Не позорь дядюшку. И не лишай нас удовольствия лакомиться по праздникам добрым баварским пивом и венскими сосисками.
Герхард заткнулся и захрапел.
Прошло три месяца, прежде чем я стал своим человеком в немецкой колонии Ла Паломы. В доме Рудольфа фон Буххольца мы с Герхардом встретили под ядовито-зеленой искусственной елкой Рождество и Silvester (Новый год). Наступил семьдесят третий год. Идя навстречу пожеланиям Обезьяньего Зада, я подружился с его сыном и сразу же получил возможность убедиться в том, что старый Буххольц капитально потрудился над воспитанием наследника, который при поддержке родителя превратил свою комнату в небольшой музей истории фашизма. Чего там только не было! Одну из стен занимала карта Европы периода расцвета рейха. Германия на ней походила на большого круглого упившегося кровью клопа – с Эльзасом и Лотарингией, с приклеившейся снизу тощенькой Австрией, с протекторатом и генерал-губернаторством, с Данцигом и Восточной Пруссией, с Померанией, Силезией и Судетами. Красные флажки с чёрной свастикой в белом круге были понатыканы повсюду – от Познани до Афин, от Парижа до Ленинграда, Москвы, Сталинграда и Эльбруса. На других стенах красовались штандарты каких-то эсэсовских частей, кресты разных достоинств, эмблемы, оружие огнестрельное и холодное. Книги на полках были также подобраны соответствующим образом. Посреди письменного стола темнел бронзовый бюст Гитлера. Однажды, оставшись в этой комнате один, я щелкнул фюрера по плебейскому носу. Внутри бюста загудело: он оказался полым. Перевернув металлическую голову, я обнаружил в ней ксерокопированную рукопись книги «Mein Kampf».
Тут я провёл много часов вдвоём с Рудольфом Буххольцем-младшим, пытаясь разобраться в том, что творится в отнюдь не глупой башке этого парня. Само собой, во время учёбы в Аахене он сблизился с неофашистами, однако сумятица идей и верований современной Европы, если не поколебала его убеждений, то несколько модернизировала их, а главное внушила ему ту мысль, что к наследию прошлого надо относиться критически. С ним можно было полемизировать, он поддавался влиянию.
Несмотря на солидную разницу в возрасте, мы быстро перешли на «ты». Играли в кегли, в пинг-понг, в шахматы. Дискутировали о будущем Германии и прочего мира. Иногда выпивали. Как-то Рудольф, краснея
– Уж не влюбился ли ты? – поинтересовался я. – И твоя девушка начитана более тебя?
– Дело не в этом, – ответил он серьезно. – Я немец и хочу знать о своей стране всё, тем более, что в поэзии, как ни в чём другом, проявляется дух народа.
– Есть ещё музыка, – последовало возражение с моей стороны.
– Только не современная, – сказал Рудольф. – Она теперь повсеместно превратилась в какофонию хронического сексуального голодания. А старую музыку можно при желании послушать в церковных концертах. Здесь ты мне не нужен.
Я прочёл ему десяток популярных лекций по литературе Германии, стараясь подавать материал в националистическом духе. Он слушал с большим вниманием, откинувшись в кресле и полузакрыв глаза. Иногда повторял особенно поразившие его своим смыслом или напевностью строки. Так было с балладой Уланда «Проклятье певца». Рудольф снова и снова просил меня прочесть это стихотворение, пока не запомнил его наизусть. Впоследствии он мог в самых неподходящих ситуациях вроде бы ни с того ни с сего продекламировать:
Sie sangen von Lenz und Liebe,Von selger holdner Zeit,Von Freiheit, M"annersw"urde,Von Treu und Heiligkeit.(Они пели о весне и о любви, о добром старом времени, о свободе, мужской чести, о верности и святости).
Слушая один из монологов Фауста, Рудольф воскликнул:
– Вот вершина мирового духа! И достичь этой вершины было под стать только германскому гению!
– Значит, ты против сожжения книг? – спросил я.
– Считаю это величайшим варварством, – ответил он.
– Правильно, – согласился с ним я. – Мы должны стать самой просвещённой нацией мира. И не перед силой немецкого оружия, а перед силой германского духа должен склониться мир. Так сказал фон Тадден.
– Мне приходилось слышать Таддена на митингах в период учёбы в Аахене, однако он никогда не говорил ничего подобного, – робко возразил Рудольф.
– Ну… Тебе не говорил, а мне говорил, – отбрил я.
– Ты знаком с ним лично?!
Я многозначительно промолчал.
После этой беседы Буххольц-младший зауважал меня ещё больше. Как-то он сам признался, что испытывает постоянную потребность в общении со мной. Видимо, так оно и было. Во всяком случае, он даже в казарме не давал мне покоя, навещая меня чуть ли не каждый день и позволяя Герхарду вымогать у него пиво и дорогие сигареты.
Между тем моя рота, состоявшая из полутора сотен бандитов, доставляла мне немало хлопот. Сложно было не формально, а на деле утвердиться в должности командира. Уже в первый день после нашего с Крашке возвращения из госпиталя случился инцидент, который едва не стоил мне жизни. Один их сержантов, по национальности канадский француз, притопал на учебные стрельбы сильно перегруженный спиртным, и я приказал арестовать его.
– Что?! Меня арестовать?! Грязный бош! – заорал пьяный, выхватывая пистолет.
Я опередил его на долю секунды. Сержанта закопали у края полигона, и стрельбы благополучно начались.
Через месяц ко мне привели солдата, убившего и ограбившего одинокого старика, который жил неподалеку от расположения нашего батальона. Солдат оказался немцем.
– Объясни, почему ты это сделал, – попросил я его. – Разве тебе здесь мало платят?
– Ещё никто в этом мире не разбогател от жалованья, – отвечал он, – а я хочу быть богатым. Богатство же создаётся одним способом: сильный отнимает у слабого его имущество. Старик поднял визг, и я его кокнул.