Тайна пропавших картин
Шрифт:
…Итак, дубль два!
Через минут пятнадцать я вышла из дома и села в подъехавший почти сразу автобус № 5. И тут меня ждал сюрприз! Знаете, как это произносится в американских (а теперь уже и в русских) фильмах? Сюрприиииззз! Только этого мне не сказал никто. Это внутри меня прозвучало, когда я увидела, что это – тот самый автобус, с наглым видом полчаса назад утащивший в «зубах» мою кофту. Та же кондукторша, тот же беззубый Шура на постере…
Все объяснимо! Мы живем рядом с предпоследней остановкой пятого автобуса. Получается, что он,
Кондукторша, увидев меня, очень обрадовалась:
– Девушка, это мы вашу кофту увезли?
Она тут же достала ее из пакета, стоявшего рядом с кондукторским сидением, и протянула мне.
– Спасибо! – сказала я растерянно.
Знаете, обычно радуешься, когда находится потерянная вещь. Но мне сейчас было не до ликований от встречи со своей шерстяной кофтой, ведь теперь мне нужно было и ее куда-то пристраивать. Я попыталась засунуть ненужный теперь предмет одежды между ручек, поверх другой. Но это выглядело смешно и странно. Тогда мне пришлось натянуть её на себя.
Уже через минуту почувствовала, что день сегодня действительно жаркий. Но другого выхода не было: придется терпеть. Впрочем, не так долго. На работе я ее куда-нибудь пристрою. А домой можно будет унести и в другой день.
Уже выйдя из автобуса, я вспомнила о Рисыче. А что я ему-то скажу? Почему вдруг, как ошпаренная, бросилась удирать с места работы.
Топая к музею и крепко прижимая сумку к боку, на ходу, я пыталась придумать правдоподобное объяснение своему поступку.
У входа в музей стоял Ромка. Он, кажется, опять собирался мне что-то сказать, и уже открыл рот, но я, нервная как рассерженный посетителями в зоопарке орангутанг, почти выкрикнула:
– Не сейчас!
Его брови подпрыгнули вверх (еще бы! такой он меня точно никогда не видел), рот остался открытым, а я проскочила мимо, внутрь, и сразу направилась в служебную комнату для персонала.
В коридоре столкнулась с Рисычем. А идеи в голове еще не было!
– Здравствуйте, Тимофей Борисыч! – улыбаясь своей самой лучезарной улыбкой, произнесла я и попыталась поскорее проскользнуть мимо директора.
Не получилось!
– Ааа, Арсения! – он нежно взял меня под ручку и повел в свой кабинет. – Дорогая Арсения! Объясни мне, пожалуйста, что такое случилось с тобой утром?
– Я… это… Тимофей Борисыч…
– Что? – сладким голосом спросил он.
– Я шла на работу…
– Так… Интересно…
– И вдруг…
– И вдруг?..
– И вдруг… вспомнила про утюг, – выпалила я вовремя пришедшую мысль.
– Про что?! – опешил Рисыч.
– Про утюг. Утром я гладила…, - я скосила глаза на свой наряд, – … футболку. Торопилась на работу, и в автобусе… Точнее, когда я вышла… Я вдруг подумала: «Утюг! Я не помню, выключила его или нет!»… В общем, это как током ударило. И я… побежала назад.
Борисыч остановился, отодвинулся от меня и посмотрел внимательно:
– Ого! Хорошо, что
– Был выключен. Знаете, так бывает. Кажется, что не выключила, а на самом деле, выключила.
– Ну да… ну да…
Слава Богу, он проглотил мою «лапшу»!
Рисыч снова внимательно оглядел меня с головы до пят и остановил взгляд на кофтах: одна на мне, другая – между ручками сумки.
– А что это у тебя?
Я почувствовала, что начинаю медленно краснеть. Или бледнеть. В общем, дурно мне вдруг стало. Сами знаете, почему.
– Кофты! – постаралась как можно обыденнее ответить я, поворачивая сумку так, чтобы она была на расстоянии недосягаемости для директора…
Кофты кофтами, но под ними-то – картина!
– Вижу, что кофты. Зачем?!
– Да… утром по радио передали, что к вечеру резкое похолодание.
– Да ты что? – хлопнул себя по бедрам Рисыч. – А моя-то (это он о жене) в сад сегодня отправилась, чтобы … Ну ладно, иди работай, – наконец разрешил он мне и направился к себе в кабинет. – Кстати, – Рисыч резко остановился и обернулся, – я там вместо украденных картин репрессированного Грамовича повесил. Сделай таблички для посетителей.
– Ага, поняла.
Грамович – это наш местный художник. Попал под репрессии в 1937 году. Был сослан в лагерь. К счастью, остался жив. И до сих пор жив. Видно, генетика хорошая. Ведь после таких испытаний да прожить достаточно долгую жизнь! Не каждый может. Картины Грамовича – сплошной кубизм. Я такое не люблю и не понимаю. Но наши местные критики отыскали в них психологическую сторону: внутреннюю боль Грамовича. Мы периодически вывешивали этот кубизм в зал, потом меняли на другие экспонаты… Ну, а сейчас, пока старые картины не найдут (ой, что я говорю!), висеть на их месте художествам Грамовича.
Своим ключом я открыла служебную комнату и занырнула внутрь. Обстановка здесь была весьма убогой. Шкаф у окна, где можно повесить верхнюю одежду, два небольших стола, четыре кресла, вереница стульев около стены – свой для каждого работника музея. Негусто, в общем. И не стильно. Как на мебельном складе.
Мне нужно было спешить, пока никто сюда не зашел.
Сумку с картиной здесь оставить просто невозможно. Если однажды кто-то вытащил ключи от квартиры из моей сумки, может с легкостью забраться туда снова и обнаружить там украденную картину. Вот дела-то начнутся!
Я вытащила картину и оглядела комнату. Сердечко мое выбивало чечетку, руки дрожали.
Единственным малопримечательным местом был угол за шкафом. Туда я и ринулась, чтобы спрятать многострадальное произведение искусства.
Но рамка была слишком широкой, и мне пришлось отодвигать шкаф от стены. Это было ух как непросто!
Наконец картина была в «тайнике», и я могла облегченно вздохнуть.
Моя сумка и кофты были разбросаны по полу – уж очень я спешила. Только я хотела их поднять и даже сделала шаг к ним, как в комнату вплыла тетя Мотя.