Тайна рода Загорских
Шрифт:
— Ну, болезный, пора… — глухим голосом проговорил Никифор.
До последней минуты он надеялся на какое-то чудо — вдруг барыня передумает, или случится ещё что-нибудь, и останется в живых ни в чём не повинная душа. «Старею, выходит, раз жалею… — вдруг подумалось ему. — А, может, просто к парнишке душой прикипел…»
— Начинай! — махнул рукой Никифор и отошёл, стараясь смотреть в сторону.
Ярослава привязали к столбу, и рослый крепкий мужик, которому не впервой было чинить подобную расправу, занёс над ним плеть. Она просвистела в воздухе и с отвратительным чавкающим звуком опустилась на спину парня. Тот не издал ни звука, лишь инстинктивно дёрнулся.
— Всё, что ли? — деловито спросил один палач другого.
— Да вроде ещё дышит… — проговорил тот, приблизившись к парню.
И вновь посыпались удары. Крестьяне молча взирали на происходящее — мужики исподлобья, женщины с затаённым ужасом в глазах, старики беззвучно вытирая слёзы, и лишь время от времени раздавался плач детишек, но на них шикали испуганные матери, так как роптать и выражать свои эмоции по поводу происходящего было строго запрещено. А то, не ровён час, сам окажешься виноватым.
Свист плетей прекратился лишь тогда, когда Ярослав окончательно и навечно затих. Палачи вытерли пот со лба, ведь солнце находилось в зените, а им на жаре пришлось изрядно потрудиться.
— Расходитесь… — хриплым голосом велел собравшимся Никифор, когда понял, что дело сделано.
Всё это время он стоял поодаль и старательно отводил взгляд от места казни. Была бы его воля, он бы совсем ушёл, но не мог, так как обязан был присутствовать.
Лукерья на конюшне пришла в сознание, но чувствовала себя настолько слабой, что не могла и пальцем пошевелить. Израненная спина причиняла дикую боль.
— Ярославушку порют… — прошептала она. — Сердцем чую…
И снова потеряла сознание.
…У Даши от увиденного в горле застыл немой крик. Она бы и закричала, если бы только могла. Но, увы, ей оставалось лишь быть немым свидетелем этих ужасов, которые в те времена, похоже, таковыми не считались. «Бедный, бедный парень… — мысленно приговаривала она. — За что? Почему? А несчастная Лукерья, что с ней будет? Как же я ненавижу эту суку Дарью Сергеевну, хоть она и моя родственница! Задушила бы собственными руками!» Ну, восклицать Даша могла сколько угодно, а «фильм ужасов» шёл своим чередом…
Деревенским было велено оттащить домой полуживую Лукерью — авось, оклемается. А мёртвого Ярослава отвязали от столба и сбросили на руки тем же деревенским — хоронить.
— Пусть мать попрощается… — пряча глаза, проговорил Никифор.
Мужики молча приняли обе ноши, и процессия двинулась по пыльной дороге в сторону деревни.
Уже в избе Лукерью аккуратно опустили на кровать лицом вниз, и соседская баба по имени Прасковья осталась за ней ходить. А тело Ярослава положили на стол — его надо было обмыть и подготовить к погребению. Этим занялись две другие бабы.
— Ты поплачь, Лукерьюшка… — жалостливо посоветовала Прасковья, смазывая лечебным снадобьем спину несчастной матери, которая пришла в себя. — Легче будет…
— Легче мне уже не будет… — глухо проговорила та. — Сыночек мой единственный, кровиночка моя… Почто с ним так?
— Видно, барыню прогневал… — обречённо предположила Прасковья.
— Змеюка она подколодная! — вдруг зло и отчётливо произнесла Лукерья. — Потешилась с сыночком моим и убила…
Бабы замерли. Никогда они не слышали от доброй и улыбчивой соседки подобных слов. Несмотря
— Что ты, что ты, Лукерья… — испуганно зашептала Прасковья. — Да неужто можно говорить такое? Ещё кто прознает… Бабоньки, она, наверное, от горя рассудком помутилась…
Глава 8
Лукерья посмотрела на Прасковью долгим немигающим взглядом, но ничего не сказала.
— Спи, болезная… — со слезой в голосе проговорила Прасковья. — Бог даст, оклемаешься…
Лукерья закрыла глаза и задремала. Бабы решили, что страдалица покорилась судьбе. А куда деваться? Доля их такая холопская. Барыня — хочет казнит, хочет милует. И никак иначе.
— Ну, так-то лучше… — тихо сказала Прасковья, и остальные покивали в знак согласия.
Но никто не мог даже предположить, какой ураган бушевал в груди несчастной Лукерьи. Они-то не могли, а Даша, наблюдавшая за происходящим, без труда читала её мысли, ведь в состоянии транса это оказалось несложно. «Берегись, барыня-змеюка, — думала крестьянка. — Отольются тебе мои слёзы… Жива буду — отомщу за смерть Ярославушки… Да и с того света тебя достану…» И столько лютой ненависти ощущалось в думах Лукерьи, что у Даши невольно волосы зашевелились на голове. Дальше мысли стали путаться, и страдалица заснула. А девушка всё гадала — что же такое замыслила убитая горем мать? Что, вообще, она могла сделать в подобных обстоятельствах? Чем была способна пронять жестокую и недосягаемую барыню?
«Фильм» шёл своим чередом, и перед глазами Даши возникла гостиная Дарьи Сергеевны. В креслах восседали солидные господа разного возраста, все мужчины. А у рояля расположилась дама средних лет, не очень красивая и в пенсне — она перебирала ноты. Похоже, компания уже сытно отобедала, и теперь настало время увеселений.
— Фелиция Марковна, желаете исполнить нам новый романс? — с некоторой иронией в голосе осведомилась Дарья Сергеевна.
При этом взглядом перехватила своё отражение в зеркале и осталась довольна — её красота и молодость очевидно и безоговорочно контрастировали с увядающей непривлекательной внешностью Фелиции Марковны. А других дам в гостиной не было, так что все восторженные взоры мужчин доставались ей одной. Дарье Сергеевне это и было нужно — она терпеть не могла соперниц в лице юных цветущих женщин, как равных ей по положению, так и среди крепостных. С последними было проще — она их просто уничтожала, а с красивыми знатными дамами старалась дружбы не водить. Дурнушки, оттеняющие её собственную миловидность — другое дело, всегда пожалуйста.
— Да… — рассеянно проговорила Фелиция Марковна, которая никак не могла отыскать нужные ноты. — Этот романс написал мой двоюродный брат…
— Весьма любопытно… — оживился пожилой седовласый господин.
Остальные взирали на неё с вежливым равнодушием — мол, что же, придётся потерпеть, всё равно ведь делать нечего. Наконец, Фелиция Марковна нашла искомое, поправила пенсне и ударила по клавишам. Аккомпанировала она себе не слишком удачно — излишне энергично и громко, заглушая собственный несильный, но довольно приятный голос. Голос-то был неплох, но, что и говорить, смотреть на эту сушёную воблу мужчинам казалось занятием малопривлекательным. То ли дело Дарья Сергеевна! Есть на чём остановиться взгляду. И поёт она — не чета Фелиции, которая в своём закрытом платье скорее напоминала строгую гувернантку. В общем, послушали, в глубине души изнывая от скуки, поаплодировали и, как положено, выразили своё восхищение, но ожидали, конечно, исполнения хозяйки.