Тайна силиконовой души
Шрифт:
– А знаешь, Света, я, пожалуй, приеду на день. Кто мне что на похоронах сделает? Можно сказать, все время буду на глазах у следствия. И Сашка уже здоров.
Светлана оживилась:
– Приедет, возможно, старец Савелий – Калистрата была его духовным чадом. Вот у кого благословение-то попросить. А уж если поговорить – это вообще счастье! Он прозорливец, все скажет-разложит. И Сашку привози. К Савелию попасть невозможно. Толпы!
– Хорошо, Светуль, мы обмозгуем и тебе позвоним. Целую тебя. И привет новому увлечению в погонах! – хохотнула Шатова.
– Никакого увлечения! Юль, я, кажется, люблю его… – Светка сказала это так просто и серьезно, что Люша поняла – и вправду любит. Вот несчастье-то. А может, и ничего, и слава Богу?
– Ох, подруга, я приеду, даже если нас вместе с Шатовым отравит дюжина
Виктор Поплавский отрабатывал связи Анны Глоткиной. Родственников у нее, действительно, не было. Родители развелись, когда Ане не исполнилось и года. Мать умерла десять лет назад от рака крови. От рака крови умерла и дочь. Ни братьев, ни сестер, ни дядьев с тетками. Побывав на работе покойной, в небольшом дизайнерском бюро, Виктор узнал у флегматичной секретарши с устрашающим маникюром – накладные ногти-рапиры были окрашены в кровавый цвет, – что Глоткина на работе ни с кем не дружила, о любовниках ее она ничего не знает. Вроде был когда-то скоротечный роман с шефом. Но у кого же романа с шефом не было? Шеф во Франкфурте и приедет не раньше следующей среды. «Впрочем, была у Аньки школьная подруга. Какая-то толстуха. Она приходила один раз сюда. То ли продавщица, то ли кассирша».
Поплавский поехал в школу Глоткиной, которая находилась неподалеку от Киевского вокзала. Ему повезло. Завуч прекрасно помнила и Анну («хорошая девочка»), и ее закадычную подругу Варвару Кантор («трудная девочка»). Адрес и телефон Варвары также нашлись. Дома Кантор отсутствовала. У бабулек на лавке Поплавский узнал, что работает женщина в химчистке – близко, через дорогу. Когда за настырным, говорливым посетителем крошечного пункта бытового обслуживания закрылась дверь, детектив, придвинувшись к столу приемщицы одежды, достал удостоверение, представился. Варвара, толстая деваха с широким носом и глазами навыкате, будто оцепенела в первое мгновение. Впрочем, она быстро взяла себя в руки и даже улыбнулась сверлящему ее узкими глазками Поплавскому. Заперев дверь и приткнув к пластиковому стеклу табличку «Перерыв десять минут», приемщица вернулась за свой стол. Разговор получился короткий и бесполезный. Виктор решил сообщить женщине, что бдительная соседка засекла неких личностей, появляющихся в квартире покойной Глоткиной, и полиция пытается выяснить их имена. Ведь права на квартиру так никто и не заявил.
– Понятия не имею! – категорично отрезала Варвара. – У Ани никого нет.
– Но вы можете не знать о заграничной сестре или дальней родственнице?
– Ничего подобного! Я сама занималась поиском ее родственников и знакомых перед похоронами. Отец Ани давно уехал из Москвы – его я не нашла. И я была ее единственной подругой. А коллеги и так знали о смерти Ани и оплачивали похороны. Еще бы не оплачивали! – Варя брезгливо повела круглыми плечами – Этот Овечкин – тоже мне, дизайнер великий, ну, начальник Анькиного бюро, всю жизнь ей сломал. Поматросил и бросил. Она три аборта от него сделала. Может, поэтому и заболела. Ну, я ему на похоронах выдала! Он имел наглость с новой пассией явиться, козел!
В запертую пластиковую дверь застучала сухонькая бабулька, на которую Варька раздраженно помахала руками – будто надоедливую осу отогнала:
– Не видят, слепые, таблички! Перерыв десять минут! Ну, тупые! – Она попыталась взять в союзники по осуждению тупых бабулек оперуполномоченного, но Поплавский гнева Варвары не разделил.
Бабулька от двери мгновенно отлетела: у старшего поколения в крови сидел благоговейный, рабский страх перед продавцами, обслугой и мелким чиновным людом – так приучила их выживать система.
Поплавский достал фотороботы, положил их перед приемщицей.
– Знаете этих людей?
Лицо Кантор моментально залила краска, она судорожно сжимала и разжимала ладони. «А вот это попадание!» – Виктор буравил глазками лицо обескураженной женщины. Варвара овладела собой, краска медленно стала сходить с ее лица, и она с брезгливостью отодвинула листки:
– Я не знаю этих людей, – сказала она как можно суше, но глаз на Поплавского не подняла. «Катастрофа… катастрофа, – проносилось в голове Варвары. – С этой белобрысой мегерой и черт бы – повесить бы ее, гадину! Но Фима, Фимочка…»
– Мне кажется, вы узнали кого-то из них.
– Я не знаю. Никого, – упрямо повторила Кантор и решительно поднявшись со стула, прошла к входу и отперла дверь.
– У вас ко мне все?
– Ваш мобильный и домашний номер телефона, пожалуйста. На всякий случай – вдруг вопросы…
Варвара продиктовала номера. Домашний совпал с тем, который Поплавскому дали в школе.
– Спасибо. Вот теперь все. Пока. – Опер сделал ударение на слове «пока» и вышел из химчистки. Нужно было немедленно отправляться в офис телефонной компании, которой принадлежал номер мобильного Варвары, и брать распечатку всех ее звонков. Но прежде Виктор решил позвонить на работу.
– Женя? Здорово, Поплавский. Пробей мне по базе Кантор Варвару Яковлевну, восьмидесятого года рождения. Да-да, это срочно. Она опознала убийц, ясно как Божий день, но отпирается. Ну, жду звонка.
Обернувшись на «Макдоналдс», Виктор было замедлил шаг, но решил, что сначала сделает дело, а потом уж и «отгуляет смело» – в очередном «Макдоналдсе» или блинной. И он решительно направился к метро.
Варвара на ватных, отнимающихся ногах прошла вглубь своей рабочей комнатки, бросилась к стационарному телефону. Но, подняв трубку, она тут же опустила ее. «Нет-нет, ЕМУ звонить нельзя. Быть может, он уже в самолете. И вообще, строго-настрого запретил. Дай-то Бог, чтоб он улетел. А Фима? Нет, и ему нельзя звонить. Вдруг они могут прослушивать телефоны, и мой мобильник уже…» – Она в ужасе привалилась к вешалке – пластиковые пакеты спасительно холодили шею. Варвара, закрыв руками лицо, съехала на корточки, закачалась из стороны в сторону. От сковавшего ее страха она не могла даже расплакаться.
Глава тринадцатая
Владислав Загорайло мучительно вставал по утрам. Он мучительно переносил все, что требовало дисциплины, строгой отчетности и режима. Это торопливое, безвкусное какое-то время, в которое он жил, приходилось не по душе эстету-оперативнику. То ли дело благословенный девятнадцатый век! Театры, балы, кутежи, дуэли, прелестные незнакомки под вуалями в экипажах, роняющие перчатки с таящимися в них роковыми посланиями… А прически! А одежда! Изучив до мелочей костюм «денди лондонского» по моде тысяча восемьсот тридцатого года, Влад пришел к выводу, что с его комплекцией, чертами лица, характером, мимикой родился он на полтора столетия позже, чем надо. Загорайло был сухощав, бледен, горбонос и белокур. И он, Влад, считал себя подлинным Онегиным. Блистательным аристократом, роковым и разочарованным бренной жизнью. Вариант возможного своего происхождения из крестьянской или чиновничьей семьи им не рассматривался (хотя с его-то фамилией на эту тему стоило поразмышлять). В действительности эти его представления о себе выражались в снисходительном тоне с окружающими, насмешливом взгляде, особом, «литературном» языке и вызывающих одеяниях, которые он сам подчас и сооружал, призывая на помощь соседку тетю Веру – швею-мотористку с сорокалетним стажем. Огромные белоснежные манжеты, блестящие шарфы, туфли на каблуках, зауженные донельзя брюки. Против шляп восстал весь оперотдел. «Ты б еще в бриллиантовых запонках на задержания бегал, чудила», – костерил его красноносый начальник с громоподобным голосом и угреватой физиономией – «форменный люмпен, пропахший луком и кислой капустой». В общении с сослуживцами Загорайло был заносчив, немногословен, темами футбола и выпивки не интересовался. В работе не беспредельничал, так как «лакированными ботинками не ходят по собачьему дерьму». Родители Владислава – адвокаты – надеялись, что «мальчик» пойдет по их стопам. Эм-ск, конечно, не Москва, но в нынешнее время и в этом немаленьком райцентре хватало богатых клиентов. Влад отчаянно встал на дыбы. «Защищать толстомордых ублюдков? Да уж лучше я блядям в баре буду подавать ананасную воду!» Но юридический институт он закончил и попал на работу в оперотдел. Ему, хотя и стыдно в том было признаваться, работа ужасно понравилась. Доля риска, лихой романтики, опять же – оружие и статус вершителя правосудия на месте. А деньги оказались для Загорайло не столь и важны. Родители смирились и поддерживали, чем могли, двадцатишестилетнего «мальчика».