Тайна "Сиракузского кодекса"
Шрифт:
Мисси заговорила самым нейтральным тоном, какого я никогда от нее не слышал, словно повторяя наизусть неприятный урок.
— Джеральд сговаривался не с Рени, а с Томми. Если бы любого из них поймали или серьезно скомпрометировали, если бы любой из них оказался не в состоянии надежно скрыть перстень, он должен был…
Мисси запнулась. Ее бесстрастие дало трещину.
— Он должен был… понимаете… проглотить кольцо.
Молчание, полное и непроницаемое, наполнило комнату.
— Томми еще тренировался.
Молчание.
— Глотал — возвращал, глотал — возвращал, глотал…
Молчание.
Мисси
— Теперь вы знаете где.
Миссис Ренквист взглянула на Аттика. Его глаза, два отверстия в обсидиановую пустыню, не выдали ничего.
На меня никто не смотрел. К чему? Я, как обычно, понятия не имел, о чем они говорят.
— Действительно, — задумчиво заговорила миссис Ренквист, — у Томми был довольно странный вид, когда Аттик его… допрашивал. Но, милочка, мы думали, она сговорилась с этой тварью.
— Джеральд…
Миссис Ренквист метнула на Мисси свирепый взгляд, но та упрямо вздернула подбородок и договорила:
— Джеральд участвовал в договоре, но перстня у него никогда не было. А значит, не было и у Рени. Томми, как вы знаете, хотел получить только «Кодекс». Но он никогда не упускал из виду перстня.
При всем внимании, какое уделяла убийству Джеральда Ренквиста его мать, Мисси с тем же успехом могла бы обсуждать магнитную индукцию в фургонах, развозящих гамбургеры. Женщина осталась совершенно равнодушной. Мать Джеральда Ренквиста не желала думать ни о чем, кроме перстня Теодоса.
— Он как зачарованный следил за «Кровавой Мери», — сказала она в задумчивости. — Мы заметили, но не придали этому значения. Когда мы довольно шумно вошли, он держал стакан вина. Для вина было слишком рано, даже для белого. Мы не удивились…
«Чему тут удивляться», — думал я, рассматривая собственное запястье. Оно было бледным, веснушчатым, его пересекали три морщины на сгибе ладони, и сквозь кожу проглядывали главная и две меньшие вены, идущие параллельно ей. Представьте, что вы летите в Бербанк жаркой осенней ночью. За огнями шоссе, за мерцанием пригородных кварталов, ограниченных линией берега, все в огне: он мерцает под испускаемым им же дымом, как провал в ад. Кто не засмотрится на него? Это конец света, и от него нельзя оторвать взгляд.
Вот так же Томми засмотрелся, не отрывая взгляда, на скользящее по его запястью лезвие, сдерживая рвоту, которая выбросила бы перстень прямо в руки его врагов. Если так, подобная твердость ставила Томми Вонга наравне с величайшими рыцарями стяжания.
Словно прочитав мои мысли, миссис Ренквист задумчиво заметила:
— Довольно крутой тип, не так ли?
После короткого молчания она объявила:
— Нам придется отправиться туда, чтобы проверить лично.
— Ох, — робко предложила Мисси, — а нельзя ли нам остаться здесь и посмотреть телевизор?
Миссис Ренквист не услышала ее.
— Машину!
Молча, двумя быстрыми взмахами «Кровавой Мери», Аттик освободил меня и любезно помог переступить через темную массу валявшегося в беспамятстве Тедди. Осколки разбитой чаши для пунша хрустели под ногами.
Я не большой специалист в таких вещах, но машина, безупречный «бентли», выглядела
Мисси сидела сзади с миссис Ренквист, я впереди, рядом с Аттиком. Мы по Штайнер спустились с северного склона Пасифик-Хайтс к Ломбард-стрит. Проехали мимо галереи, но миссис Ренквист на нее даже не взглянула. Аттик свернул на Дойл-драйв и выехал на Парк-Президио. Машина шла совершенно беззвучно. День был прекрасен. Насыщенный вечерний свет элегантно просачивался сквозь ветви эвкалиптов на Президио, и капот «бентли» пестрел перебегающими пятнами, как сон эпилептика. После пропитанной пачулями темноты камеры смерти свежий воздух был очень приятен. Подавлять порыв выпрыгнуть из машины мне пришлось, только когда Аттик снизил скорость до сорока.
— Я бы выбрал другую дорогу, — поддразнил я его, когда он свернул на запад с Калифорниа-стрит. — С Дойла на Президио можно было выбраться к площади. А оттуда свернуть либо на север, мимо памятника Штаруссу и мимо площади, или на юг через стоянку и обратно в объезд Дойл. В любом случае ты бы проскочил вдоль набережной Бэйкер на Линкольн и выбрался бы прямо на Двадцать пятую авеню к Эль-Кампно-дель-Мар. За всю дорогу тебе попалось бы не больше трех светофоров. Соображаешь?
Аттик, естественно, не услышал меня. Он молчал всю дорогу, а к дому Томми Вонга мы добрались довольно быстро. Вилла выглядела так же, как несколько часов назад. Круговой объезд был пуст. В парке ни единого листочка не на своем месте. И, поднявшись по ступеням, мы обнаружили входную дверь распахнутой по-прежнему.
Значит, Бодич еще не прослушал сообщений.
Расстегнув пуговицы жакета, Аттик вошел внутрь, оставив нас ждать на крыльце. Пара зябликов продолжала свою беседу, перебравшись с колпака трубы на провода, тянувшиеся вдоль участка. Еще целую минуту день был прекрасен.
Появился Аттик, чтобы пригласить нас войти.
Он передвинул Экстази к стене у двери столовой. Экстази уже окоченел и не мог расслабленно улечься в новой позиции. Креола, который не загораживал дорогу, Аттик оставил лежать у подножия лестницы. В прихожей было так тихо, что слышалось жужжание мух.
Мисси застряла в дверях библиотеки.
— Нельзя ли мне не смотреть? Я…
Кажется, Мисси лучше было бы этого не говорить, и сердце мое пропустило удар. Но в своем стремлении к цели миссис Ренквист совершенно упустила из виду тот факт, что Мисси не могла знать, какое ужасное зрелище ожидает ее за дверью, и твердо взяла ее под руку.
— Храбрись, дитя мое.
Томми Вонг все так же был привязан к креслу и все так же мертв. Губы у него немного натянулись, так что улыбка обнаруживала десны. Обескровленная кожа приобрела цвет сырого цемента. Глаза в щелках полуопущенных век блестели как живые. Прическа оставалась безупречной, волосок к волоску.