Тайна Сорни-най

Шесталов Юван Николаевич

И вот долгожданная весна пришла, а за ней и лето. И я опять у дяди Сергея.

Весна красна цветами, Белыми ночами, Утками, лебедями. Звенит, поет весна. А лето богато солнцем, Большой водой и рыбой. А осень богата ягодой, Орехами, грибами… Осенние заботы — для зимы работа. Зима снегу наносит, Тебя между делом спросит, Что делал ты летом Под теплым солнечным светом. Проспишь лето нежное — Проклянешь зиму снежную. Летом

работа до седьмого пота — Зимой песни поешь, Загадки загадываешь, Сказки сказываешь. Хорошему хозяину Нет плохих времен года. Хорошему хозяину — Круглый год забота — Славная работа До седьмого пота.

Весна — хорошо. Лето — хорошо. Я смотрю, слушаю. И полет уток, и плеск реки, и танец журавля.

На берегу озера, на небольшой лужайке, я увидел двух белых птиц — журавлей-стерхов. И замер, завороженный их танцем. Высоко вскинув голову, белоснежный журавль кружил по лужайке, то ускоряя, то замедляя шаг. Он то вытягивал и отклонял шею, то кивал в такт головой. Журавлиха стояла не шевелясь, будто заснеженный идол. Она, наверное, была зачарована танцем. Журавль расправил могучие крылья и теперь уже не вышагивал, а летел, как олень, едва касаясь земли. Но это был не полет, а танец. Свадебный танец белого журавля перед белой журавлихой. Во мне росло желание подойти ближе, чтобы лучше разглядеть чудо, творимое журавлями. Я шевельнулся. Танец оборвался. Две белые птицы ринулись в небо. Качнулись облака. Замерла земля. Все вокруг помертвело. Редко кому выпадает счастье услышать песню журавля. А видеть танец — тем более.

На Журавлином озере Золотая гладь. Никогда не туманится Та золотая гладь. На золотой глади Не белые облака. На золотой глади Белые птицы В белую ночь Танцуют белый танец. Журавли-стерхи Танцуют белый танец. У журавля-стерха Белая шуба. У журавля-стерха Граненый клюв. У журавля-стерха Красная кайма на глазах, Золотая песня на устах.

Я смотрю, слушаю весну. В плеске живой воды, в пении птиц, даже в кваканье весенней лягушки мне иногда чудится голос моей мамы. Мне кажется, она здесь, она со мной. Во мне все оживает. И я просыпаюсь, как медведь после долгой спячки…

НА РЫБАЛКЕ

Утро было ясное, спокойное. Солнце играло на воде. Над водой важно летали халеи — огромные чайки-рыбоеды. Рядом с ними носились маленькие черноголовые чаечки. Бросаясь с лета в воду, они кричали: «тира, тира, тира, тира».

— Чайки раскричались. Сосьвинская селедка пошла, — хмуро сказал дядя Сергей. — Не успели приготовиться к путине.

Дядя Сергей, похудевший, с облупившимися от солнца скулами, ходил по берегу, бормоча песню. Песня его звала рыбаков быстрее починить крылья невода, чтоб закинуть его на плес. Рыбаки понимали волнение бригадира, работали быстро. Руки их летали, как чайки. Глаза от возбуждения сияли, как плес под солнцем.

Волнение охватило и нас с Кириллом. За весь день мы ни разу не заглянули в наш шалаш. В шалаше, сделанном из свежепросушенной травы, было хорошо, но на улице лучше. Да и помогать надо было старшим. Мы вычерпывали воду из лодки-неводника, укладывали ровными кругами толстую длинную веревку, которой тянут невод, носили в лодку разбросанные кем-то греби. Не подпускали нас только чинить разорванные ячеи. Зато мы успели между делом поиграть в «настоящих рыбаков».

На золотистом песке мы рисовали косяки сорни-нялк — золотых рыбок, сосьвинских селедок. Потом закидывали «невод». Неводом служила толстая длинная веревка. Потом неторопливо, размеренно тянули невод. Как будто невод тяжел не только от плещущихся золотых рыбок, но и от мокрой холодной воды.

Я помню тяжесть невода еще с тех пор, когда у меня была мама. Мы с Кириллом и тогда тянули невод. Но то был наш, мамин невод. Маме было тяжело тянуть, как и

нам. И все же нам было радостно… Рыбы весело плескались. И улыбались наши мамы. Кириллина мама улыбалась. И моя мама улыбалась.

Помню, мы плывем на лодке. Лодка большая. И невод, которым мы ловим рыбу, тоже большой, тяжелый. Но нас много в лодке: четверо женщин, я и Кирилл — «один мужчина». На корме моя мама. Она правит лодкой. Куда повернет весло, туда и лодка плывет. Мама моя звеньевая рыболовецкого звена. «Мань-начальником» называют мою маму в колхозе. Но она на начальника не похожа. Не кричит, как другие. Даже голоса не поднимает. А люди ее слушаются. Правда, это женщины. Еще три такие же, как мама, женщины. Они вместе смеются и плачут, а иногда поют песни. Они подруги мамы. Поэтому, наверное, не кричат друг на друга, как другие колхозные «мань-начальники» — бригадиры и звеньевые. А «один мужчина» — это мы, то есть я и Кирилл. — Я — «полмужчины», Кирилл — «полмужчины». Но когда наше звено закидывает невод, мы становимся «один мужчина». Без наших рук женщинам никак не обойтись. Я бросаю в воду тетиву с грузилами. Грузила тяжелые, тетива тяжелая… И Кириллу нелегко. Он «сидит на гребях», вместе с женщинами гребет. Да так, что аж вода звенит! И лодка наша, сделав заветный круг от берега к берегу, словно летит по воде. Потом вместе со всеми я тащу невод, а Кирилл тянет к лодке и складывает кругами длинную веревку, вычерпывает из лодки воду. Но когда наш невод уже почти на берегу и в мотне уже плещутся рыбы, тут без Кирилла не обойтись: он выезжает на лодке к неводу, поправляет мотню. Рыбы плещутся, да так, что брызги летят. Брызги холодные, липкие. Но хорошо, когда они от плеска рыб. Я боюсь дождевых брызг. А брызги от рыб — это хорошо. Хорошо, когда рыба играет. Но без нас с Кириллом не играла бы рыба на берегу. И «один мужчина» часто тоже что-то значит.

Теперь нет наших мам. В земле тяжелой наши мамы. Но зато есть родной песчаный берег. И широкий плес, и наша золотая рыбка, и дядя Сергей, у которого живет Кирилл. А я приехал в гости к дяде Сергею и Кириллу. И нам сегодня совсем хорошо.

Мы играем в «настоящих рыбаков». А скоро закинем и настоящий невод в настоящий плес, чтобы поймать настоящих золотых рыбок — сосьвинских селедок.

— Играете в рыбаков? — раздался голос дяди Сергея. — Хорошо. Добрая трава растет, не дожидаясь, пока сойдет весь снег. Кедру цена по шишкам и орехам, человеку — по труду, ребенку — по игре. Играйте, ребята, в человека играйте.

Он задумчиво поглядел на синюю даль реки, где носились, горланя, чайки, потом резко произнес:

— А ну-ка, рыбаки, в лодку. Ваше время настает!

Просыпайтесь! Просыпайтесь! Рыб косяк идет рекою! Поднимайтесь! Поднимайтесь! Рыб косяк — подать рукою! Слушай! Слушай! Плещет разом Рыб косяк по вешним водам. Посмотри рыбацким глазом: Рыб косяк идет походом. Словно золото, сверкает Рыб косяк червонным блеском. И вода над ним вскипает — Рыб косяк несется с плеском. Ждет уже достойной встречи Рыб косяк за поворотом. Лямки невода — на плечи! Рыб косяк идет к заметам! Кто там сна не гонит одурь? Рыб косяк поймать не хочет? Где храпит безмозглый лодырь? Рыб косяк над ним хохочет! Мчится быстро, мчится смело Рыб косяк, подобный туче. Эй, рыбак! Зевать — не дело. Рыб косяк изловим лучше. Вместе с чайкой просыпайся! Рыб косяк поймать нам надо. Вместе с солнцем поднимайся! Рыб косяк возьмет бригада!

И вот мы в лодке. На корме дядя Сергей. За веслами сидят два настоящих рыбака и Кирилл. Он тоже настоящий рыбак. И я, как настоящий рыбак, стою посередине лодки: я должен тетиву невода с тяжелыми гибасьями кидать в воду.

Дядя Сергей прикоснулся к воде большими шершавыми руками, провел ладонью по черным жестким, как конский хвост, волосам, поднял лицо к небу. Он молчал. Река молчала. Лишь чайки кричали, зовя людей скорей начать путину.

Лицо дяди Сергея стало сосредоточенным. Широкие черные глаза его сузились, и крепким отрывистым голосом он произнес: