Тайна совещательной комнаты
Шрифт:
— Вот отсюда, — сердито командовал монтажеру Шкулев. В противоположность своему бывшему сотруднику он был выбрит, холен и причесан как-то словно навечно. — Со слова «Да». «Да, в последнее время» и так далее. Я скажу, когда остановить. Или не брать это «Да»? А, вот и наш Кузякин! Как ты думаешь, Кузя, брать тут «Да» или нет?
— Главное, чтобы половая преступность не иссякла, куда же мы без нее, — сказал Кузякин, — А монтировать все равно как. Ты же не Феллини.
— Почем знать, — сказал Шкулев, подправил волосок в вечной прическе и скомандовал монтажеру: — Ладно, ты перебивки тут налепишь
Они устроились в кабинете, украшенном многочисленными плакатами, дипломами, автографами и фотографиями, на которых лицо его бывшего шефа казалось еще крупнее чертами и целеустремленнее, чем даже на экране телевизора.
— Наташа, кофе! — крикнул Шкулев секретарше, разгребая край стола от сценарных планов и кассет, — Давай, Кузя, садись. Коньячку?
— Я на машине, — сказал Кузякин, отводя свои красноватые глаза от заманчивой бутылки, — Так что за работу ты мне хотел предложить?
— Ну, ты как хочешь, а я выпью, — сказал Шкулев, наливая коньяк в стопку, на донышке которой еще не просохли какие-то прежние остатки, — То есть я тоже на машине, но с водителем, мне положено. А был бы и за рулем, так меня каждый мент знает в лицо. Работу, говоришь? Да просто работу. Приходи и лепи сюжеты.
— Про половую преступность? — спросил Кузякин, проследив, как Шкулев конвульсивно проглотил свой коньяк и, скривившись, запил кока-колой, — Сам лепи. У тебя получается.
— А у тебя комплексы, — огрызнулся Шкулев, — У всех у вас, ханжей, не в порядке с сексом. Половая-то она всегда. Ну и кого ты там судишь, присяжный ты наш?
— Бизнесмена какого-то. Говорят, за убийство, но мы по существу только завтра слушать начнем. Лудов его фамилия, на двери написано, вспомнил! А тебе зачем?
— Лудов? Погоди-ка, погоди-ка… — Шкулев старательно морщил лоб, что-то вспоминая, но Кузякину, который изучил его повадки очень давно и досконально, было ясно, что шеф играет, откуда-то он уже знает про этого Лудова.
— Ну? И кто же он такой? — спросил он у Шкулева.
— Так это ты мне про него больше можешь рассказать. Ты же про него сюжет снимал три года назад.
— Я? Про него? — удивился Кузякин. Он действительно не помнил сюжета.
Шкулев включил компьютер и набрал фамилию «Лудов» в поисковике.
— Ну вот же, я помню, у меня память профессиональная на компромат. Март две тысячи третьего. Партия контрабандных телевизоров из Китая. Вот смотри.
Кузякин отметил, что Шкулев нашел материал что-то уж больно быстро, да и странно, что он помнит спустя три года какой-то проходной сюжет. Но все-таки он обошел стол и встал рядом с креслом шефа перед большим плоским экраном. На экране пошла заставка, затем Шкулев пропустил самого себя и нашел сюжет про Лудова. В кадре появился Кузякин. Он сидел там, в студии, и перед ним на столе стоял большой телевизор «Панасоник». Он заговорил профессионально бодро и заговорщицки, тыкая в кнопки телевизора: «Такой телевизор вы можете купить в любом магазине. Но вы ошибаетесь, если думаете, что эти „Панасоник“ собирают в Японии… Мэйд ин Чайна! Но самое интересное, что, по версии продавцов, их собирают даже и не в Китае, а ближе, в городе Тудоеве…» Тут на экране возник дорожный указатель «Тудоев», какой-то завод, потом
— Вспомнил! — сказал Кузякин, и на его лице выразилось отвращение к самому себе. — Так это про него, ты уверен?
Он наклонился к мышке, потыкал в стрелку внизу экрана, и по экрану пошли уже кадры с Лудовым, который выглядел тут, впрочем, лучше, чем в аквариуме в суде, несмотря на низкое качество съемки скрытой камерой. Он куда-то шел на экране, брал у кого-то какие-то бумаги, а Кузякин продолжал бубнить за кадром: «На этой оперативной съемке видно, как бизнесмен Борис Лудов передает на таможне инвойс якобы на детали для телевизора „Панасоник“…»
Кузякин с отвращением нажал стрелкой мыши на крестик, означающий выход из программы.
— Выходит, это я его и посадил три года назад, так, что ли?
— Ну, это ты о себе возомнил! — довольно сказал Шкулев. — Просто менты нам слили, для чего-то это им было нужно. Это же их оперативная съемка, а мы только текстом обвязали. Точнее, ты.
— Вот из-за таких сюжетов я и не могу с тобой больше работать, — сказал Кузякин.
Он опять обошел стол и сел, по пути вытащив сигарету из пачки на столе у шефа.
— Ты из себя борца за идею не строй. Тебя не за это выгнали, а по сокращению штатов, — сказал Шкулев, налив себе еще коньячку. Он ловко выплеснул коньяк в горло и на этот раз даже не поморщился, — А что тебе не нравится, Кузя? Все подтверждается, его судят, ты же сам его и судишь теперь. Вот сюжетец! А я тебе за это даже и заплатил три года назад, наверное, долларов четыреста. Ни за что фактически, за монтаж. А ты мне теперь вроде какие-то претензии предъявляешь. Не понимаю тебя, Кузя… У тебя что, угрызения совести? С чего это вдруг? Его же за убийство судят, там все доказано.
— Может, и доказано, — сказал Кузякин, закуривая и кашляя. — Но как-то не хочется мне иметь ко всему этому отношение. Испоганили мы профессию. Все-таки то, что мы показывали когда-то вначале, имело хоть какое-то отношение к истине…
— Это ты говоришь мне об истине? — захохотал шеф демонически, но вроде как даже искренне, — От кого я это слышу? Это ты, журналюга продажная?
— Да, может, я и продажный, — сказал Кузякин, — хотя и не до такой степени, как ты. Но истине-то не жарко и не холодно от того, что мы тут ею вроде как торгуем. Это нам с тобой от этого должно быть жарко или холодно.
— Что это ты, Кузя, испугался, что ли, чего? — посмотрел на него уже с настоящей, откуда-то вдруг вырвавшейся злобой Шкулев. — Ложь — это наша профессия, а на истине пусть зарабатывают в Патриархии. Или, может, ты тоже в церковь сходил? Нет, брат, если про Бога все не выдумки, то мы с тобой уже в аду, и нам оттуда обратной дороги нет. Ну, разве что все отдать — и в монастырь, но я к этому не готов. А ты, может, созрел? Только я думаю, что это все выдумки, Кузя. Так что приходи и приготовь мне винегрет из правды и вранья, тут ты мастер, и ты мне нужен.