Тайна совещательной комнаты
Шрифт:
Присяжная Звездина, похожая на обезьянку, стоявшая позади медсестры, слышала этот разговор, и он ей не понравился.
— На ваш медицинский взгляд, это можно есть? — спросила она у Томы.
— Ну, не отравят же нас здесь, — сказал стоявший следом за ней седой очкарик. — Мы же на государственной службе.
— Запросто отравят! — сказала Тома, но салат взяла. — Мне полборща, пожалуйста…
Из-за освободившегося столика им махнул рукой Старшина Зябликов, и трое пошли с подносами к нему. Ри гордо ушла дальше и села за столик к Розе, доедавшей бульон
— Зовите меня Игорь, — сказал Зябликов, принимаясь за салат, — Нам надо всем познакомиться, недели три вместе жить. Вы, кажется, Тома? Вы где работаете, я забыл?
— В клинике неврозов, в мужском отделении, — сказала веснушчатая. — Сестрой.
— Как же я забыл! — сказал Зябликов. — Уж по госпиталям я навидался медсестер, два года из госпиталя в госпиталь переезжал, не к обеду будь сказано.
— Медсестры разные бывают! — фыркнула Тома, отставляя тарелку из-под салата, — Это мужики все одинаковые, когда вы по ночам пристаете, а утром стоите в очереди в кабинет и одной рукой поддерживаете штаны, — Она подняла вверх пальцы, изображая шприц, — А попкой делаете вот так: жим-жим-жим… — Она и это тоже изобразила с помощью кулачка.
«Обезьянка», до сих пор смотревшая на Тому без симпатии, вдруг весело расхохоталась:
— Да вы, милая, просто великолепно изобразили! Видел бы вас наш Шнейдер!
— А кто это? — спросила веснушчатая.
— Ах, да там… один режиссер.
— Режисе-ор? — уважительно переспросила присяжная Скребцова. Она даже чуть не уронила в борщ дымчатые очки, к которым, видимо, еще не привыкла.
— А вы где работаете? — спросил Зябликов обезьянку, — Не буду притворяться, что забыл, хотя мне кажется, я вас где-то видел. Нет, правда…
— Вы могли меня видеть в каком-нибудь старом фильме. Вообще-то я актриса, меня Лена зовут. Старые фильмы крутят, а денег уже не платят. У меня характерные роли, в героини меня уже не зовут, кому я, старая, нужна. То есть я актриса без ангажемента.
— А я телевизор не смотрю, но догадался, — сказал пожилой очкарик. — Вы очень здорово тогда показали с коробкой… И походка у вас такая, вы словно танцуете.
— Спасибо, — сказала обезьянка, берясь за второе. — А вы, наверное, ученый.
— Ну, в общем, где-то как-то, — сказал очкарик. — Я океанолог.
— Ни фига себе! — сказала медсестра. — Океанологи у нас в нервной клинике пока еще не лежали.
— А мы не нервные, — улыбнулся он какой-то, в самом деле, особенно спокойной улыбкой и повернулся к Актрисе: — Меня зовут Вячеслав Евгеньевич. Институт наш давно захирел, денег нет, поэтому я тоже фактически бездельничаю, а с августа до Нового года уйду в рейс с рыболовами через Японию. Буду там ишачить на путине, заработаю на год. Как вы думаете, Игорь Петрович, мы к августу-то закончим?
— Конечно! — уверенно сказал Старшина. — Судья же сказал, что за три недели управимся. Дело-то ясное: убийство, контрабанда.
Океанолог обменялся взглядом с Актрисой, потом подумал и сказал:
— Нет, Игорь Петрович, мне этого пока не видно. Более того, судя по редкой фамилии и отчеству Анатольевич, я знаком с его отцом. Профессор Лудов, если это он, — довольно известный географ. Мы работали вместе в экспедициях.
— Почему вы об этом не сказали, не взяли самоотвод? — строго спросил Старшина.
Океанолог выпил разом полстакана компота и опять обезоруживающе улыбнулся своей детской, но одновременно и какой-то умудренной улыбкой:
— Во-первых, я не на отборе, а только сегодня сообразил, когда разобрал его фамилию и отчество. Во-вторых, меня об этом никто не спрашивал и спрашивать не будет, если вы никому не скажете. В-третьих, вы никогда не слышали про теорию четырех рукопожатий? В мире нет человека, с которым каждый из нас не оказался бы так или иначе знаком хотя бы через четвертого знакомого своих знакомых. Я проверял даже на эскимосах, так оно и есть. Человечество едино, мы все кому-то кем-то приходимся. И с этой точки зрения вряд ли вообще возможно собрать двенадцать людей в абсолютно беспристрастную коллегию присяжных. Ну и что ж, что я знаком с его отцом? Если сын невиновен, я его оправдаю, а если виновен, тем строже я буду его судить.
— Ясно, — сказал Зябликов, который выслушал все это очень внимательно и даже в одном месте порывался возразить, но что-то вспомнил и промолчал.
— А сын его, то есть подсудимый, мне вспоминается, был китаевед, профессор Лудов рассказывал, — сообщил Океанолог.
— Ну и что! — сказала Тома, — Я, между прочим, тоже по хинди могу. Пять лет, как дура, учила в кружке в Симферополе. Потом СССР грохнули, и хинди тоже не стало. Ну и мама удрала со мной в Москву, в Центральный военный госпиталь, а папа был военный хирург, он тогда еще не умер.
— Я вас так и буду звать: Хинди, — сказала Актриса. — Вам пойдет. Можно?
— Можно, — согласилась Хинди, — А еще я тоже в театральное пыталась поступать, но куда мне, — Она важно поправила на носу дымчатые очки в немыслимой розовой оправе, но веснушки-то она никуда деть не могла. И чем ей было еще гордиться, девочке из Симферополя, кроме умения сказать «здравствуйте» по хинди?
Вторник, 20 июня, 14.15
Кириченко и прокурорша тоже стояли в это время в очереди с подносами, потому что в столовую для судей их все-таки не пускали.
— Вон он, этот Кузякин, видите? — сказала Эльвира полковнику, с которым обрела свой обычный фамильярный тон, — Не думаю, что с ним у нас будут какие-то проблемы. Вон хвост, как у осла, с красной резинкой, видите, товарищ чекист? Стрелять бы их всех, да ладно, пускай живут, пока я добрая.
— Ну не знаю, не знаю, — сказал руководитель следственной группы. — Они там все с хвостами в своих газетах. Это такие твари…
— Ну, пусть Тульский этому с телевидения… как его… позвонит, раз вызвался.