Тайна стоит жизни
Шрифт:
Незаметно для себя они добрались до волжских причалов и присели на скамеечку в тенистой аллее.
Было тепло и безветренно. Красноватое солнце, словно перегревшееся и уставшее от дневной работы, клонилось к горизонту. Окна стоявших на причале пароходов, отражая солнечные лучи, горели ярко-оранжевыми фонарями.
— Я вот, когда смотрю на пароходы, — задумчиво начала Галина, — всегда думаю: каких только людей не перевозили эти трудяги за свой долгий век! Какие только города не повидали! И все берега — их изгибы и крутизна — им, наверное, хорошо знакомы на всем протяжении великой реки. А ведь берега после весенних половодий и паводков очень
Он улыбнулся:
— Правда.
— Я что-нибудь не то говорю? — засомневалась она, глядя ему в глаза.
— Да нет. Наоборот. Очень интересно. Мне даже показалось, что вы и стихи пишете.
— В юности кто не пишет? — уклонилась она от ответа.
Помолчали.
— А у меня ассоциации, когда я вижу деревья на косогорах, немножко иные. В молодости...
Он не заметил, как его собеседница улыбнулась.
— ...мне казалось, что эти деревья ночью бегали к воде, чтобы поблаженствовать, но слишком увлеклись и не заметили, как пришел рассвет. Выскочили из воды и замерли тут же, у берега, чтобы никто не заметил их ночных шалостей.
— Простите, а сколько вам лет, раз о молодости вы говорите, как о далеком прошлом?
— Прожил больше четверти века.
— Подумать только! — покачивая головой, усмехнулась девушка. — Предпенсионный возраст.
— А что? Как только человек начал работать, он уже в предпенсионном возрасте! — весело подхватил Александр. — Другое дело: сколько лет заключено в этом «пред».
— А мне двадцать три, — сказала она просто. — Раньше казалось, что это очень много.
— Верно-верно! — поддержал ее Александр. — Когда мне было семнадцать, то двадцатипятилетние казались взрослыми мужчинами. А тридцатилетние вроде как уж доживали век. Теперь вот двадцать шесть, а кажется: только что начал жить и все впереди. А что изменится через четыре года? Ничего. То же самое и через десять лет. Короче говоря, с возрастом свой возраст молодеет. Такова человеческая психология.
Скованность прошла, заговорили о театре и кино. Потом спорили о роли женщины и мужчины в обществе. Свое суждение о роли мужчины в обществе Жуков свел к его долгу перед государством и семьей.
— Есть у меня друг детства, — сказал он, — Закиров Ильдар. Так вот, мы как-то с ним тоже дискутировали на этот счет. В конце концов мы пришли к одному знаменателю.
— Это очень интересно! — весело произнесла Галина, повернувшись к нему вполоборота. — Так что же в ней, в этой формуле, значится?
Александр устремил взгляд куда-то вдаль, насупил брови и сказал:
— Только прошу вас не смеяться, ладно?
— Нет-нет. Зачем же?
— Мужчина рождается в долгах: два из которых вечны — перед отчизной и матерью. И только смерть снимает их с мужчин. Два других долга — продлить свой род и достичь в
Жуков посмотрел на нее, она сидела с серьезным видом. И он с веселыми нотками в голосе продолжил:
— Ну, два последних долга — это кому как повезет... — И выразительно посмотрел на девушку. — Я имею в виду продолжение рода...
— Почему ж, это мужчине сделать намного легче, чем женщине.
— Не знаю... жениться по любви — трудная штука... Мужчина ведь тоже не жердь с глазами... А с возрастом и у него избираемость уменьшается по геометрической прогрессии... Чем выше интеллект, тем труднее жениться, и наоборот.
— Вы хотите сказать, что вам очень трудно жениться? — Галина лукаво посмотрела на него.
Александр понял ее подковырку и с оживлением в голосе произнес:
— Я вовсе, Галя, не хочу сказать, что я страдаю от интеллектуального избытка. И не напрашиваюсь на комплимент, не хочу себя расхваливать...
— Любят, любят мужчины похвастаться — хлебом их не корми! — подзадоривала она. — Понимают они, что женщина многое может простить мужчине, только не тупость.
Жуков не стал оправдываться и постарался перевести разговор в прежнее русло:
— Я ведь говорил о семье и о любви...
Пароход «Писемский» тем временем начал отшвартовываться от пристани, послышался скрежет, тяжелое шлепанье колес, напутственные крики провожавших. На мачте зажегся огонек. Отплыв от берега, пароход дал короткий густой прощальный гудок.
Галина задумчиво сказала:
— Счастливые. Едут отдыхать куда-то. — Она вздохнула. — Так вы, Александр, говорили что-то о любви...
Он промолчал. Казалось, все его внимание было занято пароходом, который оставлял за собой расходящиеся волны.
— Говорить о любви нелегко... — замялся он. — Особенно с вами...
— Это почему же? — усмехнулась она. — Вы думаете, я не в состоянии понять?
«Что это: приглашение к откровенному разговору или она просто смеется? Нужно, пожалуй, не торопиться, а то попадешь еще впросак. Кавалерийская атака здесь не годится», — сказал он себе и неожиданно взял ее руку. Рука была прохладная.
— Вы не замерзли? — Он, словно проснувшись, огляделся по сторонам и посмотрел на небо.
— Нет, — тихо ответила девушка.
Солнце уже село. Наступали сумерки. От воды веяло прохладой. Он снял пиджак и, несмотря на протест Галины, накинул ей на плечи.
— Признаюсь вам, я еще никого не любил и силу, степень воздействия любви на человека знаю, в основном, по книгам.
— Неужели? — с любопытством взглянула она на него. — А вы вполне сгодились бы на роль искусителя: в вас много достоинств. — Она мягко улыбнулась. — А вообще, — начала Галина серьезно, — свои чувства к мужчине я соизмеряю так: мысленно прикидываю, хотела бы закрыть его телом от пули или нет. — Она бросила на него короткий взгляд и задумчиво добавила: — Тогда уж знаешь, любишь или нет.
Александр улыбнулся и, посматривая на девушку, проговорил:
— Однако ж суровым испытаниям вы себя подвергаете! И часто вы себя ставили под пули?
Она не обиделась и в тон ему шутливо произнесла:
— Был такой случай, да все прошло...
«Она свободна!» Дыхание сдавило. Кровь прилила к голове. Он выпалил:
— А я вот сейчас бы за вас встал к стенке!
— Это вы серьезно? — привстала девушка.
— Правда-правда! — проникновенно проговорил он.
— Как же так? Мы ведь по существу встречаемся первый раз.