Тайна святого Арсения
Шрифт:
Приговор ему вынесли 24 июля и Радищев, ожидая выполнения приговора, в камере смертников спешил дописать давно задуманный труд. Он писал о Филарете Милостивом, а мысленно переносился в своё время и свои обстоятельства. Святой Филарет, человек полностью реальный, жизнеописание его историки подтвердили, глубоко верил и делал добро. Он отдавал бедным последнюю меру пшеницы, а Бог ему вернул как будто бы через случай в сорок раз больше, он раздал все, а ему возвратили несоизмеримо весомее - царица искала для будущего императора Константина невесту, и послы пришли в его дом. У него не было, чем угостить, но добрые соседи принесли
Мешочек с драгоценностями помог ему избежать пыток Шешковского, но маловат был, чтобы, если не он, то лишь написанное им о святом Филарете вышло на волю.
4 сентября императрица "по своему милосердию и для всеобщей радости" помиловала Радищева, заменив смерть десятилетней ссылкой в Сибирь. Повезли его в Илимский острог "для всеобщей радости" в кандалах и даже без теплой одежды...
Николаю Ивановичу Новикову тоже не суждено было осуществить то, что обсуждал при встрече с Радищевым, и о чем мечтал. Указом императрицы его издательский труд удостоен пятнадцати лет Шлиссельбургской крепости.
На небосклоне Радищева еще на какое-то мгновение выглядывало солнце - после смерти императрицы он получит волю, вызовут даже в Петербург и назначат членом комиссии по подготовке законов. Он будет составлять "Проект либерального уложения", в котором будет идти речь о равенстве всех перед законом, свободу прессы и еще немало таких манящих идей. Но однажды его вызовет граф Завадовский, глава комиссии, а в прошлом фаворит уже покойной императрицы, и так допечет, как ни разу за всю многострадальную жизнь.
· -В Сибирь захотелось опять? Теперь не вернешься!
Александр Николаевич пришел домой с душой, в которой что-то надломилось окончательно, надломилось так, что не склеить уже, не сложить. "Пропили государство и во влагалище немецкой курве запихнули, - без злобы, с холодной печалью связывал мысли Радищев, но они все не связывались.
– Даже после смерти императрицы ее любовники продолжали насиловать эту землю и люд. Мне нечего уже делать в этой России, а другой России на земле нет".
С тем же холодным покоем он налил в стакан яду, выпил без передыха, как можно выпить только спирт - и обожгла невероятная боль, пламя её нарастало, полыхало, пока в какой-то момент не оборвалось все и не утихло, исчезла боль, осталось только голубое небо, в котором уже не было несправедливости и зла, голубое и всеобъемлющее, как его вера в добро.
33
После венчания Потемкин с императрицей убежали на время в Царицыно - купили для души имение у Кантемиров, такой уютное, между холмов и курганов, голубых прудов, лесов, и широких ложбин.
Потемкин перехватил императрицу у Васильчикова - для нее он станет просто "холодным супом". "Я был содержанкой, - будет жаловаться Васильчиков.
– Так со мной и обращались. Мне не позволяли ни с кем видаться и держали взаперти. Когда я о чем-нибудь ходательствовал,
"Холодный суп" бесцеремонно вылили, апартаменты в Зимнем обустроили для Потемкина, и он теперь подъезжал гордо к дворцу шестеркой резвых, выдавалось, безудержной и порывистой силы коней. Императрица отныне принадлежит только ему, особенно почувствовал это Григорий здесь, в Царицыно, где нет льстивых и лукавых придворных лиц, суеты и заморочек светских. Он мог позволить себе пройтись, взявшись под руки, живописными берегами прудов, где тишина всеобъемлюща и неизмерима, которую нарушить может разве хлопок хвоста по воде задиристого карася под камышом.
Но государственные хлопоты, как надоедливый репейник, цеплялись и здесь. Не один час обсуждали они, что нужно сделать, чтобы не повторилась пугачевщина.
При одном лишь упоминании о Пугачеве на императрицу каждый раз сильной волной накатывал какой-то липкий и холодный ужас. И не только потому, что пламя восстания охватило огромные пространства, и после Казани придворный мир мелко дрожал: пойдет или не пойдет мятежник на Москву?
Императрице не раз мерещился ночью укоризненный взгляд митрополита Арсения Мациевича, слышала те печальные слова, сказанные им на суде:
– Ты еще встретишься со своим мужем, убиенным тобой...
Второй десяток лет на муже массивная надгробная плита, а раз от разу загораются бунты, которые по слухам народным возглавляет Петр ІІІ, покойный ее муж. Она рубит голову очередному самозванцу, но опять поднимается муж из беспросветной тьмы могилы, и опять пылает восстание.
Емельян Пугачев стал пятым самозванцем, принявший имя ее мужа, Петра ІІІ.
Ей до сих пор не переставал сниться тот печальный взгляд старого, напрочь лысого от прежней цинги, Мациевича; уже без митрополичьего облачения, в одном подряснике он остальных умолял не ступать на ту стезю, не делать заранее императрицей намеченного; ей же горько, без злобы и мести, лишь упрекнул:
– Ты еще встретишься...
Палач отрубил голову Пугачеву размашистым взмахом топора и высоко поднял ее, окровавленную, на спице над головами запуганного люда, но зато, откуда ни возьмись, самозванка, именующая себя сестрой мятежника, незаконной дочерью покойной императрицы Елизаветы Петровны. Елизавета, поговаривали, родила ее от Разумовского.
– Интересно бы знать настоящее ее происхождение, - думала вслух императрица, направляясь уютной аллеей от прудов к дому.
– Черт ее знает, - само упоминание о ней Григорию было малоприятным.
– Одни говорят, что дочка пражского трактирщика, другие - нюрнбергского булочника.
– Редкой красоты и ума, поговаривают...
– По поводу красоты - не знаю. Но, как докладывают из Тайной экспедиции, ума хватает посылать манифестики к султану, ба, даже Орлову, графу Панину...
– Достаточно мне пяти мужей-покойников, которые на дыбы ставят империю, чтобы еще из небытия их сестрицы поднимались. Где она, кстати?