Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов)

Колесников Лев Петрович

До отхода поезда времени оставалось немного. Лагутин вскочил в трамвай и через несколько минут был у знакомого дома. Поднялся на крыльцо и решительно нажал кнопку звонка. Отворила теща. На ее полном лице отразилось удивление.

— Что вам угодно? — зло спросила она. — Зачем вы здесь? Искалечили жизнь моему ребенку и теперь удираете на фронт? Как это подло! Уходите. Моя дочь никогда не захочет вас видеть. — И с треском захлопнула дверь.

Не воспользовавшись трамваем, Лагутин бежал на вокзал пешком. Сталкиваясь с прохожими, бормотал извинения и снова бежал. Люди шарахались от него. Как во сне вошел в вагон и бездумно

сел у окна. На перроне прощались и целовались. Кто-то кому-то желал вернуться с победой, какая-то женщина плакала навзрыд на плече мужа или брата. Слышать и видеть все это для Лагутина было мучительно, и он отошел от окна в темный угол.

Поезд тронулся и, набирая скорость, вышел за пределы городской черты. Только тогда Лагутин открыл окно и подставил голову прохладному весеннему ветру.

3

После разрыва с мужем Клавочка целый день проходила по городу, стремясь как-то отвлечься от несчастья, так неожиданно свалившегося на ее голову. Быть дома не хотелось: было стыдно перед матерью, хотя та ни в чем ее и не винила. Даже наоборот, жалела и оправдывала.

Слухи о скором отъезде Лагутина сразу же дошли до нее, но она почему-то не верила в это и ждала, что Николай не выдержит и придет за ней. Но он не шел. Было тяжело, обидно и стыдно. Хотелось с кем-нибудь поделиться своими горестями, но она никого не нашла. Фаина была на службе, многих бывших школьных подруг совсем не было в городе: одни уехали на фронт, другие — на посевную. Тем немногим, кого она застала, не было дела до ее неприятностей. Все, словно сговорившись, вели разговор о войне, о судьбах тех, кто был на фронте, а семейных дел для них будто не существовало. Ходили в стеганых фуфайках, ели картошку и даже не сетовали на все это. «Война портит людей», — думала Клавочка.

Но вот она встретила одну приятельницу, которая, работая в отделе культуры горсовета, была косвенно связана с летной школой, знала Дятлова и когда-то интересовалась через него Лагутиным, как мужем своей знакомой.

— Так ты разошлась с ним? И так равнодушна? Ведь он человек мужественной профессии! Я как только представлю человека в полете, так готова преклоняться перед ним. А ты… Причина?

— Да, понимаешь, — начала Клавочка, краснея и путаясь. — Я с одним курсантом… Мы встретились. Просто так. Ничего решительно не было. Он только раз меня поцеловал, а Коля увидел. Ну чего там такого?

— Пошлая дура! — в ярости воскликнула подруга и, ничего не сказав больше, ушла.

«Какой ужас! — подумала Клавочка. — До чего я дожила! Мне говорят такие вещи, и я не имею права даже обидеться…»

И чем больше думала она над словами своей бывшей подруги, тем ясней понимала справедливость ее ужасных слов. Теперь Николай представлялся ей героем. «Человек мужественной профессии», «человек в полете…» Нет! Она не хочет, не может потерять его! Клавочка решила сейчас же все объяснить матери, чтобы та ругала не Николая, а ее, чтобы помогла ей быстрее помириться с мужем. Домой она шла с глазами, полными слез, ничего не видя и не слыша вокруг. И вдруг до ее сознания дошли чьи-то причитания:

— Вот она, война-то проклятущая! Поглядите на эту касатку: молоденькая, красивенькая, а уж вдова, глядите, как убивается!

Причитала старушка, показывавшая пальцем на Клавочку…

Ей стало почему-то ужасно совестно, и она ускорила шаг, а потом

побежала от этих причитаний, А как только вошла в квартиру, мать ее огорошила:

— Приходил твой изверг. Так его выставила, что за мое почтение! По всему видно, собрался уезжать. Сдержал ведь, подлец, свое обещание, покинул тебя окончательно и удирает на фронт…

Клавочка не стала больше слушать. Стремительно выскочила на улицу и, спотыкаясь на высоких каблуках, побежала к трамвайной остановке. Там толпилось много людей.

— В чем дело?

— Авария, барышня, трамвай с рельсов сошел. Теперь жди…

Клавочка взглянула на часы. Ждать нельзя. Побежала. Бежать на каблуках трудно. Она сбросила туфли и в одних чулках припустилась вдоль тротуара. У выхода на перрон сунула ноги в рваных чулках в туфли и выбежала к поезду как раз в тот момент, когда дали два звонка. Но напрасно бегала она вдоль вагонов, всматриваясь в каждого военного, Николая не увидела.

Поезд ушел.

До темноты просидела Клавочка в привокзальном сквере. Выплакалась, почувствовала некоторое облегчение, и мысли изменили свой ход. Горечь и обида сменились озлобленным раздражением. «Зачем он приходил? Может быть, еще раз хотел отругать? То все разрешал, куда угодно отпускал, а тут раз увидел с парнем и выставил за дверь!» Клавочка достала маленькое зеркальце, посмотрелась. «Я еще красивая и молодая. Подумаешь, летчик! Я себе еще моряка какого-нибудь найду». Сунув зеркальце в карман и приняв беспечный вид, она, не торопясь, пошла в город. По пути неожиданно встретилась с Фаиной. Та пригласила:

— Пойдем ко мне, Клавусь…

Какой-то внутренний голос подсказывал Клавочке: «Откажись, не ходи!» Но она решила, что теперь ей все равно и ответила:

— Идем, я хочу забыться. Хочу петь, гулять, танцевать! Понимаешь, Фая, все как взбесились, хотят от меня чего-то сверхъестественного, а я простая смертная.

— Правильно, Клава, все равно война, спеши жить!

В доме Янковских опять были гости. Некий Иван Сергеевич Зудин, галантный мужчина с дьявольской улыбочкой, два сильно захмелевших военнослужащих и невесть откуда взявшаяся визгливая девчонка.

— О, Клавочка! — запел Антон Фомич. — Как хорошо! Штрафную ей, немедленно штрафную!

Водка обожгла горло. Закусив, выпила еще. В голове зашумело. Схватив гитару, перебрала струны, сдвинула брови, сощурила глаза и с цыганским надрывом запела:

Перебиты, поломаны крылья, Дикой злобой всю душу свело… Кокаином — серебряной пылью — Все дороги мои замело…

— Скажи, пожалуйста! — удивился Иван Сергеевич. — Да ты настоящая «урка»!

— Люблю блатную жизнь, — подхватил Антон Фомич. — Но воровать боюсь, посадят!

— Брось, дядя, — засмеялась Фаина, — так уж и боишься!

Иван Сергеевич пробежал пальцами по клавишам рояля и подпел Клавочке:

Тихо струны гитары играют Моим думам угрюмым в ответ. Я совсем ведь еще молодая, А душе моей тысячу лет…

— Клавусь, закурим? — услыхала она словно сквозь сон.

— Конечно! Что за выпивка, если не покурить?