Тайна Тихого океана
Шрифт:
– Стукача вычисляют так…
– Надо дать знать властям. У кого-нибудь остался радиотелефон?
– Ну, я это им так не оставлю. Мой муж – генеральный директор!
– Зря меня в этот рейс не заманивали бы, – гордо и многозначительно воздел подбородок бритоголовый. И тут же, вспомнив боль в расквашенной губе, подбородок опустил. – Я ведь печенкой чувствовал, что не надо было лететь в этом году в Бразилию. И не я один чувствовал – многие из наших не хотели. Что-то такое нехорошее тут назревает, уж поверьте профессионалу. Я вообще-то банщиком работаю, но газеты читаю. Деньги из МВФ – в Бразилию, гуманитарная помощь – в Бразилию, перенос центрального офиса Билла Гейтса – опять же в Бразилию…
Наконец генерал приметил кое-что подходящее. Нет, идею проломить крышу и выбраться через верх пришлось оставить. Зато тюремщики, то ли по безалаберности, то ли по неопытности – хотя на сколько же неопытным следует быть, чтобы допустить такое? – забыли в сарае инвентарь. Аккуратно прислоненная к дощатой стене, в углу, отполированным ладонями древком вверх покоилась мотыга.
Стараясь не обращать внимания на голоса заседающих, Евахнов прислушался. Снаружи все было тихо. Стоит ли у дверей часовой?.. Ну, это можно проверить только одним способом. Хорошо бы сейчас самолет взлетел – за гулом турбин уж точно никто не услышит. Интересно, куда они «Ил» денут? Его ж за сто кэ-мэ видать. Засекут – вот и накрылась рабовладельческая шарашкина контора. Не на металлолом же распилят [26] ?
26
Именно что на металлолом. Элементы обшивки обычно идут на строительство личных гаражей, шпангоуты-лонжероны – на парники, топливо сливается и продается владельцам частных самолетов, приборы управления поступают в фирмы, выпускающие игральные автоматы. Деньги не большие, но в сумме какой-нибудь авиалайнер может потянуть тысяч на пять – шесть долларов.
– Где мы находимся, ты знаешь? – прервал словоизлияния почитателя генерал.
– Ну-у… – протянул тот, задумчиво потеребив серебряное колечко в левом ухе, – До посадки еще оставалось минут пятнадцать, заходили по Солнцу, горы слева по борту… В общем, я думаю, мы километрах в ста восьмидесяти от Рио. Скорее всего, к юго-востоку… Да что толку с того, где мы находимся?
Не удостоив «ученика» ответом, генерал решительно прошел в угол, взял мотыгу, поплевал на руки и обрушил на стену первый удар. Сверху посыпалась труха, попала за воротник и закололась.
– Что вы делаете? – на грани фальцета взвизгнули двое-трое. А один решился на большее: – Зачем вам мотыга?
– Дни, проведенные в темнице, зарубками отмечать.
Удар, как Евахнов и рассчитывал, получился глухим и негромким. Да к тому же сарай полнился стонами, всхлипами и спорами о дальнейшей судьбе. Однако стоило доскам сарая задрожать и заскрипеть, как все разом смолкли. Раненная шершавая доска оскалилась молочно-свежими щепками.
– Чего уставились? – зло повернулся к людям мокрый от пота с воротника до трусов Евахнов.
Пленники таращились на него с испугом чуть ли не меньшим, чем прежде на конвоиров.
– Але, кто тут не понял? – поддержал кумира поклонник. – А ну давай, стенай погромче. Шоб снаружи ниче не слышно было!
– Он зарубки, что дни считать, ставит. Сколько дней будем сидеть, столько зарубок, – объяснил кто-то кому-то.
Потихоньку хныканье и шуршанье пленников возобновились, а затем и достигли необходимой громкости.
– А знаете, господин Лопушанский, – пробило вдруг на бессмысленный треп бритоголового мальчика, – может быть, кто-то считает, что работа банщика – холуйская, сродни халдейской. Только это не так. Хороший банщик, он ведь бог. Он людям в себя прийти помогает…
Генерал
– …А то, что за девочек с клиента лишнюю копейку возьмешь, так в этом нет ничего худого.
– Ну, кто со мной? – устало смахнул пот Евахнов. И не встретил ни одного решительного взгляда. Пленники отводили глаза, как будто были в чем-то виноваты. Силуэты – они силуэты и есть.
А потом рэкетиры вновь возобновили прения. Но к Евахнову не приблизились ни на шаг.
– Господа, нужно его остановить. Это самоубийство! Мы же цивилизованные люди!
– Да пусть катится. Если не подстрелят, то до полиции доберется, сообщит.
– А если подстрелят?
– Не хочу, не хочу…
– А вот я читал, что в немецких концлагерях так было: за побег одного пятерых заключенных расстреливали. Может, не надо?
– Навалиться всем скопом – хлабысь!
Генерал со злости попытался сплюнуть – не получилось, во рту пересохло от усилий – и схватил поклонника за плечо:
– А ты?
– Здесь змеи, батя, – кисло пожал плечами бритоголовый. – Я их с детства не переношу… Ты, батя, как доберешься до властей, так сообщи о нас…
– Ну, как знаешь, – криво ухмыльнулся Евахнов. – Насильно мил не будешь. Успехов на плантации, если не доберусь до цивилизации.
Рифма удалась неумышленно, и Евахнов совершенно не собирался вкладывать в голос столько сарказма, сколько вышло.
Головой вперед генерал полез в дыру, молясь, чтоб не потерять из карманов брюк документы. Пойди потом доказывай в полицейском участке, что ты гражданин великой России и турист, а не местный бичара. За шиворот скользнула юркая сороконожка, отчетливо вильнула в рукав и прежде генерала оказалась снаружи, оставив очень неприятное ощущение-воспоминание.
Как генерал и ожидал, ставя на неоытность преступников, с тыла сарай не охранялся.
– Эй, – робко донеслось из дыры. Неужто кто-то все-таки решился на побег?
Евахнов сунул голову обратно в лаз.
– Моя фимилия Дубинин, – сдавленно прошептал бритый поклонник и смахнул нелепую слезу. – Запомните, пожалуйста: «Дубинин». И, если что, супруге расскажите…
– Тьфу, – в сердцах только и сплюнул скипевшуюся слюну Евахнов. И был таков.
Надрывались сверчки. Хотя раньше, до пленения в сарае, Евахнов, мог поклясться, их не слышал. Или здесь сверчков нет, а есть цикады? И, вроде бы, надрываться они должны по ночам. Или нет? Раскаленный воздух стоял стеной. Перед глазами плясали черные точки, и было неясно: то ли непорядок с организмом, то ли уже привычные мухи. Пот чертил на успевшем покрыться рыжей пылью лице кривые дорожки. И был он уже совершенно несоленый. Типа того, что вся соль из тела успела израсходоваться.
Чуть поодаль размещался еще один приземистый сарай, крытый раскаленным гофрированным железом. В сарае раздавалось что-то среднее между блеяньем и мычанием. Несмотря на отсутствие ветра, отчетливо доносился смрадный запах навоза. У сарая покашливал и подрыгивал незаглушенный трактор. А рядом дремал старинный, знакомый генералу только по архивным фотографиям армейский открытый джип «виллис» – серо-зеленый, как лист фикуса. И, судя по лоснящемся, а не приспущенным шинам, джип был на ходу.
Генерал расстегнул рубашку на три пуговицы. Желание сунуть под язык таблетку валидола было настолько сильным, что беглец зашарил в кармане, прежде чем вспомнил, что нет у него никаких таблеток. Тело пылало огнем. Или это все-таки нервы?