Тайна трех: Египет и Вавилон
Шрифт:
По Шеллингу, «три потенции» в Боге изображаются алгебраически так: + А — А ± А. Небытие и бытие, отрицание и утверждение, гнев и любовь — два начала, соединенные в третьем: Сэт и Озирис в Горе. «Я начал быть, как Бог, Единый, но Три Бога были во Мне», — говорит бог Нун в книге «Апофиса». Или, как мы теперь сказали бы: три Ипостаси в Боге Едином — Тайна Трех, Пресвятая Троица.
Вот к какому богопознанию ведут эти символы.
Св. Климент Александрийский, до обращения в христианство, посвящен был во многие языческие таинства, между прочим и в Озирисовы.
Под ярким солнцем, на белом песке, черная тень — Озирис. Только тень; тела Египет не видит. Мы видим, и неужели не узнаем, чья это тень?
ОЗИРИС, ТЕНЬ ВОСКРЕСШЕГО
Озирисова мумия прильнула, как бы прилипла, к земле чревом и персями, плоско, мертво, немощно. Земля от земли, прах от праха. Земная куколка небесной бабочки. Тело из диорита светло-зеленого, темно-пятнистого, подобно телу червя: как червь, ползет, пресмыкается. Червь и Бог вместе. Уже воскресает, но еще не воскрес: еще окоченелость в теле, скованность, мертвенность. Но уже приподнял голову, открыл глаза, улыбнулся, и в этой улыбке — вечная жизнь, солнце незакатное.
Во всем христианстве, за двадцать веков, ничего подобного. Над ним надо всем — знамение крестное, смертное, но не воскресное.
Мы знаем, что Христос воскрес, но как воскресал, не знаем, не видим, не слышим, не чувствуем. Приближение постепенности к прерыву, необходимости к чуду, тела Умершего к телу Воскресшего, брезжущий свет воскресения — все это невообразимо для нас. Этого мы не знаем и знать не хотим или не смеем.
Египет смел. Пять тысяч лет только и делал, что вдумывался, вглядывался в это с неустрашимою пытливостью.
В ряде последовательных образов, как бы в мгновенных снимках для кинематографа, изображается постепенно воскресающее тело Озириса: по телу мертвеца сначала пробегает слабое содрогание, как по телу куколки, в которой шевелится готовая выпорхнуть бабочка; потом медленно-медленно он подносит руку к лицу, как просыпающийся от глубокого сна; сгибает колени, ищет ногами упора; наконец с усилием все тело приподымается выше и выше и вдруг встает из гроба, вскакивает, как бы взлетает с божественною легкостью.
Изображения эти так «внушительны», что рождают не мысль в уме, а ощущение в теле.
«С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, и вдруг узнаешь настоящее направление» («Смерть Ивана Ильича» Л. Толстого)
Кто знает, жизнь не есть ли смерть,А смерть не есть ли жизнь?(Euripid. Fragm., ар. Plat., Gorg.)Да,
«Египтяне первые научили людей тому, что душа человека бессмертна» (Геродот. II, 123). Геродот, так же как Платон и все вообще эллины, кроме Гераклита и орфиков, не понимает, что воскресение вовсе не есть бессмертие.
Бессмертие души — только идея в уме, а воскресение плоти — опыт. На вопрос, победима ли смерть физически, нельзя отвечать доводами разума, как делает Сократ в «Федоне»; ответить на него можно только опытом. Воскресение плоти — или бессмыслица, или действительнейшая из действительностей, опытнейший из опытов.
Весь Египет и есть не что иное, как опыт воскресения. И пусть не удался он или не закончился в самом Египте. Но, если когда-нибудь, где-нибудь удастся, — христиане верят, что уже удался, — то это будет не без Египта.
Вот почему: «от Египта воззвал Я Сына Моего» (Матф. II, 15).
Хорошо это или плохо, мудро или глупо, но не метафизики «бессмертья», а «воскресной физики» ищет Египет; воскресению плоти у самой плоти учится. Понимает, может быть, не хуже нашего, что физика эта — порядка нездешнего, в котором все неизреченно и немыслимо для нашего слова и разума; мыслится только в безумных «радениях», оргиях, изрекается только в безмолвных таинствах.
В плоти ищет и находит Египет три тайны воскресные.
Первая тайна — в плоти космической.
Заходящее солнце, ущербный месяц, убывающий Нил — умирание Бога; солнце восходящее, полнолуние, половодие — воскресение. Вот почему Озирисово тело зелено, как лунный свет; и четырнадцать частей растерзанного тела его — четырнадцать дней убывающего месяца; а семьдесят два заговорщика, убийц его, — дни зимней засухи, когда воды Нила падают до самого низкого уровня, и Озирис нисходит во гроб.
Вторая тайна — в плоти растительной.
«Египтяне говорят, что Озирис хоронится, когда съемный плод скрывается в земле, и что снова оживает, является, в прорастающем семени» (Plutarch. De Iside et Osiride).
«Озирис есть владыка жизни, сущий в хлебном семени» (Кн. Мертв., 147). Озирис есть Душа Хлеба, Bata: вот почему сеять хлеб — значит «хоронить Озириса». На празднике жатвы царь пожинает серпом первый сноп, убивает Озириса, и убитым богом, хлебом, живут, питаются люди. «Я — Озирис, я — пожинаемый Нэпра» (бог пшеницы), — говорит о себе умерший в надгробной надписи.
На острове Филэ, в одной из часовен храма Изиды, изображены колосья, прорастающие из мертвого тела Озирисова; жрец поливает их водой из сосуда; рядом надпись: «Вот образ того, кого не должно знать, Озириса тайного, исходящего из вод возвратных» (наводнения). А на другом изображении — гробница, осененная деревом, с надписью: «Озирис, прозябающий из семени».
Это и значит: тайна прозябающего семени — тайна воскресающего тела. «То, что ты сеешь, не оживет, если не умрет… Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (Перв. Кор. XV, 36, 44).