Тайна «Утеса»
Шрифт:
— Думаешь, он был членом Королевской Академии искусств? — откликнулась Памела. — Ламбрекены в виде арок, как по-твоему? К сожалению, Стелла — брюнетка, в отца, и наверно, это не перестает печалить старика. Он считает, что она унаследовала отцовскую безответственность.
— Откуда ты все это выкопала? — изумился я.
— Психологическая дедукция!.. Дорожки для лестницы будут недешевы.
— Обойдешься без дорожек.
— Скрести лестницу тоже тоскливо.
— Но линолеум мы стелить не будем.
— Ой, нет! На такую лестницу!
— Все, что мы купим, — заявил я, — должно служить нам вечно, чтобы мы могли прожить с этим всю
— Согласна, — отозвалась Памела.
— Правда, мы еще не купили сам дом.
— Конечно. — Она улыбнулась. — Старик воображает, что строгая дисциплина удержит внучку на стезе добродетели. Но он любит ее и по-своему добр к ней.
— Двадцать две ступеньки.
— Только иногда в ней просыпается ее отец, и тогда капитан кидается на нее, как ястреб. Хотелось бы мне знать, откуда у нее эти духи с запахом мимозы? Он сам не понимает, что он мешает ей развиваться лишает ее непосредственности.
— Черт бы побрал этого архитектора. Ведь нам еще ехать двести миль!
— Черт бы побрал капитана… Он разрушает ее нервную систему… Если он не поостережется, у нее разовьется какой-нибудь комплекс.
— Послушай, сестра! — я выпрямился и посмотрел на Памелу. Не помню случая, чтобы она так безудержно болтала. — Когда она успела тебе все это рассказать?
— Рассказать мне? — засмеялась Памела. — Такая сдержанная молодая особа? Родди, очнись!
— Значит, ты просто все придумываешь?
— И держу пари, что все так и есть!
— Ты опасна для общества.
Воздух «Утеса» оказался целителен для Памелы Слава Богу! Она снова стала сама собой.
Глава III
ДЕРЕВНЯ
Вырваться из Лондона оказалось отчаянно трудно — будто сражаешься с осьминогом: только освободился от одного щупальца, тут же тебя обхватывает другое. Началось с главного редактора Мэрриетта. Он всегда был так мил со мной, я просто не мог его подвести. Его отправили за границу лечиться на водах, и мне пришлось замещать его весь май. Потом Клемент Форстер, который должен был сменить меня на посту литературного редактора, настоял на том, что сначала ему нужен длительный отпуск. Мне необходимо было сделать кучу выписок для моей книги в Британском музее, а работать там я мог только по вечерам Так все и цеплялось одно за другое.
С девятнадцатого апреля «Утес» перешел в наши руки — в совместное владение в равных долях, без всякой арендной платы. «Он достался нам целиком, — добавляла Памела, — от недр до небес».
Насчет небес в наш век воздухоплавания я не был так уж уверен.
Как это ни выводило меня из себя, я не видел возможности окончательно освободиться раньше июля. Памела же, как она выразилась, просто «плюнула на Лондон» и уехала. Она поселилась в «Золотой лани», я выкроил несколько дней и провел их там с ней нанял рабочих и оставил ее за всем присматривать. Ее донесения отличались излишней восторженностью. Но даже сделав скидку на ее темперамент я испытывал удовлетворение оттого, что ремонт идет хорошо. Я ездил к ней три раза на уик-энд и нашел, что она справляется со всем превосходно и счастлива безмерно. Меня бесило, что я лишаюсь такого удовольствия. Капитан не предлагал помощи и не проявлял какого-либо интереса, но это меня не удивляло и не беспокоило. У старика трудный характер, говорил я себе, и лучше оставить его в покое; я ничуть не сомневался,
Странное дитя. Она напоминала мне начинающий распускаться нарцисс.
Когда Форстер уехал, я перебрался в его квартиру и отправил в «Утес» нашу мебель; еще через неделю я проводил туда с Паддингтонского вокзала Лиззи, увозившую целую коллекцию корзин и кота.
— Мой Виски! — давясь от смеха, сообщила она носильщику, когда тот внес корзину с котом в купе. — Я без Виски никуда, ни днем ни ночью. Куда бы ни поехала, Виски всегда со мной.
Эта шутка ей все еще не надоела. Носильщик оказался ей под стать.
— И правильно, мадам! — подмигнул он. — А иначе пропадешь!
Как смеялась Лиззи! А смеющаяся Лиззи, доложу вам, это зрелище! Все ее пухлое тело сотрясается, из глаз катятся слезы, щеки делаются пунцовые, и, глядя на нее, нельзя сдержать улыбку. Теперь нам суждено было еще долго слушать рассказы про шутника-носильщика.
— Виски и сплетни — вот ваши самые страшные пороки, Лиззи, — сказал я ей, когда поезд тронулся.
Давясь от смеха, она успела прокричать мне:
— До свидания, мистер Родерик! Берегите себя!
С тех пор как мне исполнился двадцать один год, Лиззи неизменно величала меня не иначе как «мистер Фицджералд», лишь вокзальная суета и расставание заставили ее забыться. Приятно будет снова ввериться ее заботам. Но как тошно было думать о предстоящих неделях — не дома и не в поездках! И Макса, как назло, нет в Лондоне. Но июль оказался на диво приятный — в парках царила прохлада, на улицах вас встречали солнце и ветер. Понемногу Лондон, в котором остались одни только честные труженики вроде меня, начал представляться мне родным домом, и я уже не знал, хочу ли расставаться с ним. К тому же я понимал, что мне будет не хватать газеты — перипетий в редакции, торопливых завтраков в разных пабах с нашими многочисленными, часто весьма забавными корреспондентами.
Мэрриетт пригласил меня на прощальную беседу за чашкой чая. Он сказал, что мое решение явилось для него ударом, форменным ударом!
— Ваше имя — «Р. Д. Ф.» — много значит для наших читателей, очень много. Вы должны присылать нам материал, не бросайте нас. Надумаете — и шлите, я буду только рад, можно что-нибудь вроде серии очерков, не слишком глубокомысленных. Ну, скажем э… «Сельская жизнь», как вам нравится? «Труженик пера в Девоншире», что-нибудь вроде этого.
Я напомнил, что пока еще не превратился в настоящего сельского жителя. Именно от такой низкопробной поспешной писанины я и хотел избавиться, но, надеюсь, этот факт мне удалось от Мэрриетта скрыть.
— А как насчет «Кое-что о запомнившихся мне премьерах»? — снова предложил Мэрриетт.
Эта тема скорее подходила удалившемуся от дел семидесятилетнему старцу, но я согласился Театра мне будет не хватать больше всего остального, вместе взятого. О Господи, неужели я совершаю роковую ошибку?
Сомнения мои разрешила Лоретта. Я благодарил небо, что ее нет в городе, но она позвонила из Суссекса и начала мурлыкать, хныкать и жаловаться, а я представлял себе выражение ее лица — этакий сонный котенок — и чувствовал, как в меня впиваются маленькие цепкие лапки Джонни недобр к ней, он просто невыносим, что ей делать. Ей необходимо излить мне душу, так что она едет в Лондон. Вероятно, я слишком равнодушно сообщил ей, что к тому времени меня здесь уже не будет, потому что она перешла к оскорблениям и бросила трубку.