Тайна Верховной жрицы
Шрифт:
За окном дворца раздавались взрывы, крики, выстрелы. Озверевшая толпа подступала к ограде, сотрясая железные ворота.
— Кто отдал приказ открыть огонь? — холодно спросил Альберг. — Вы понимаете, что натворили?!
— Умоляю! Надо спасаться! Пока еще есть время!
— Я спрашиваю: кто отдал приказ стрелять по толпе?!
Государь стоял у окна, брезгливо взирая на яростную схватку между полицией и демонстрантами. Народ ожесточенно забрасывал стражей градом булыжников, непрестанно атаковал огненными комьями и ледяными иглами, разнося в клочья
Неподалеку от ворот стояли несколько перевернутых повозок. Протестующие самозабвенно крушили их, отламывая дверцы и снимая колеса. Этого поведения Альберг совсем не мог понять: ладно бы они хотели присвоить повозки себе, но портить-то зачем? Откуда это желание разрушить все, что тебе не принадлежит?
Что это — способ выплеснуть агрессию или бессильная злоба от осознания, что сам ты никогда не сможешь обладать этими вещами?
Как можно строить развитое государство, когда подданные ведут себя хуже варваров?
— Кто отдал приказ?! — жестко напомнил Альберг.
— Не могу знать, ваше Величество, — с опаской произнес начальник стражи.
Сегодня он не был похож сам на себя. Куда только делась решимость? Будто и не охранник, а перепуганная барышня.
— Идиоты, — процедил император, наблюдая, как полиция стреляет по толпе. — Вы мне революцию устроили! Уже завтра весь город придет требовать моей смерти!
— Ваше Величество! Пресвятой Денеей заклинанию — идемте, — отчаянно молил страж.
Народ лез на забор и падал, сраженный пулями. Но это никого не останавливало. Толпа напирала, лавиной карабкаясь на ограду.
— Ваше Величество!
Лишь при этом отчаянном окрике император вздрогнул, стряхнул с себя задумчивость и поспешил покинуть дворец.
Быстрым шагом он следовал за охранником, спускаясь в потайные переходы и направляясь к секретному выходу, расположенному за несколько кварталов от дворца.
Альберг продвигался по подземному коридору, чувствуя себя трусливым зайцем, скрывающемся от охотников.
Подумать только: император бежит от своих подданных! Что может быть постыднее? Едва ли отец поступил бы так же. Уж он-то умел править своим народом, вселяя в их души безграничное уважение и преданность. Будь на месте Альберга отец, ни один человек не посмел бы штурмовать дворец.
Альберг проклинал себя за слабость, за страх, за то, что он допустил народный бунт. Надо было выгонять Рурыка из страны, а еще лучше — сажать в тюрьму. Так нет же, сам позволил остаться в Иривии.
Да и протест. Сразу бы разогнал вместо того, чтобы играть в доброго императора. Пытался выглядеть цивилизованным мудрым политиком, а на деле получился бесхребетной тряпкой, о которую теперь вытирали ноги все, кому не лень.
Еще и очередной приступ паники накатил. В последние недели паника случалась все чаще и чаще. Причем теперь даже когда рядом не было скопления людей.
Смерти близких, предательство друзей, война с Савенией, протест — все
Вот и сейчас, пока он шел по темному сырому подземелью, хотелось выть от страха. Лютого животного страха. Казалось, что кислорода не хватает, что если прямо сейчас он не выйдет на свежий воздух, то задохнется.
В этой агонии он продолжал двигаться вперед, следом за начальником стражи, моля Денею, чтобы туннель поскорее закончился.
И вдруг Альберг остановился. Впервые помимо страха пришла злость. Почему он, император Иривии, вынужден бежать по подземелью, будто сточная крыса? Почему какая-то паника контролирует его поступки и не дает жить нормально? Разве его отец стал бы в такой ситуации убегать? Да ни за что! Он бы вышел к народу, не боясь ни быть освистанным, ни убитым. И именно поэтому люди его уважали.
— Мы разворачиваемся! — отдал приказ Альберг.
— Ваше Величество?
— Я сказал: мы возвращаемся во дворец! Немедленно! Мы должны подавить бунт! Необходимо запретить полиции применение оружия! Вместо этого пусть вылавливают самых радикально-настроенных и отводят в участки. Лишившись подстрекателей, толпа начнет остывать. Я хочу к ним выйти! Я… Я хочу говорить со своим народом.
От одной мысли о задуманном, Альбергу стало еще хуже. Его лихорадило с такой силой, что случись подобный приступ год назад — он бы не пережил его без вмешательства лекарей. Но именно благодаря тому, что болезнь стала постоянной спутницей, государь не отступил. За последние недели он настолько привык к панике, что нашел в себе силы противостоять ей.
Шел упрямо назад ко дворцу, не обращая внимания на приступ. В голове крутились картины, как он падает в обморок перед народом, как толпа на него набрасывается, но Альберг все равно не желал отступать.
Паника не прекращалась ни на минуту. Хотелось орать в голос, запереться вдали ото всех, умереть…
Разум коварно убеждал отказаться от задумки, сбежать в летнюю резиденцию и уже оттуда спокойно принимать решения. Но Альберг не желал в очередной раз малодушничать, идя на поводу у приступа.
Спустя час, когда полиция поймала наиболее радикально настроенных бунтовщиков, император вышел через парадный вход к народу. Величественно и медленно спустился по мраморной лестнице, с удивлением ощущая, как паника, которая должна была достигнуть апогея, вдруг убегает, поджав хвост. Парадокс: страх и сам оказался труслив.
С каждой ступенькой, что оставалась пройденной, Альберг чувствовал нарастающую уверенность. Отступающая паника давала силы. И толпа… завидев государя, люди останавливались, удивленно вытягивая шеи и не веря глазам.