Тайна за семью печатями
Шрифт:
– Вы и в самом деле считаете, что никогда не будете для нее достаточно хороши? – заметила Филлис, раскуривая манильскую сигару.
Гарри кивнул, впервые уловив, почему эта неукротимая леди вдруг стала для Эммы тем, кем для него был Старый Джек. Если бы Филлис отправили на войну, подумал он, она бы непременно вернулась домой с Серебряной звездой.
Когда часы пробили одиннадцать, Гарри, выпивший чуточку больше бренди, чем следовало, неуверенно выбрался из кресла. Ему не надо было напоминать, что на следующее утро в шесть в лобби [8] отеля его
8
Лобби гостиницы – территория у входа рядом с ресепшен.
– Так что не забудь, – напутствовала Филлис. – Когда бы у тебя ни брали интервью, думай как британец, а поступай как еврей. А если понадобится плечо, чтобы поплакать, или неплохая еда, мы, как театр Уиндмилл, всегда открыты.
– Спасибо вам, – сказал Гарри.
– А когда еще раз будешь звонить Эмме, – добавил Алистер, – обязательно передай от нас привет и не забудь поругать за то, что не приехала с тобой.
Гарри решил, что не стоит сейчас рассказывать им о Себастьяне и о том, что доктора называют проблемой его гиперактивности.
Втроем они втиснулись в лифт, и Гарри получил на прощание третье мощное объятие Филлис. Потом Паркер открыл дверь и выпустил его на улицы Манхэттена.
– О черт! – спохватился Гарри, уже немного пройдя по Парк-авеню.
Он повернулся и бросился назад к дому Филлис. Взбежал по ступеням и замолотил в дверь. Дворецкий на этот раз оказался не так проворен.
– Мне надо срочно видеть миссис Стюарт! – выпалил Гарри. – Надеюсь, она еще не легла.
– Я не в курсе, сэр, – ответил Паркер. – Прошу вас, следуйте за мной.
По коридору он провел Гарри к лифту, где еще раз нажал кнопку четвертого этажа.
Когда Гарри снова вошел в гостиную, Филлис стояла у камина, дымя сигарой. Теперь настала ее очередь удивиться.
– Извините меня, пожалуйста, – сказал он, – но Эмма никогда не простит мне, если я вернусь в Англию, не узнав, что случилось с тем адвокатом, который так глупо недооценил ее.
– Сефтон Джелкс! – поднимая взгляд, воскликнул Алис тер с кресла у огня. – Этот чертов тип наконец уволился с поста старшего партнера компании «Джелкс, Майер и Эбер нети». С большой, правда, неохотой.
– Вскоре после этого он убрался из Нью-Йорка в Миннесоту, – добавила Филлис.
– И в ближайшем будущем не появится, – продолжил Алистер. – Несколько месяцев назад он скончался.
– Мой сын – адвокат до мозга костей, – проворчала Филлис, давя в пепельнице сигару. – Всегда выдает лишь половину истории. Первый сердечный приступ Джелкса удостоился небольшого упоминания в «Нью-Йорк таймс», и только после третьего он получил короткую, и не сказать чтоб хвалебную, заметочку в самом низу страницы некрологов.
– И это больше, чем он заслуживает, – прокомментировал Алистер.
– Согласна. Хотя немалое удовольствие доставил мне тот факт, что на его похоронах присутствовали только четыре человека.
– Откуда ты узнала? – спросил Алистер.
– Я была среди них, только и всего.
– Вы проделали такой путь до Миннесоты только лишь
– Именно так.
– Но чего ради? – спросил Алистер.
– Сефтону Джелксу нельзя доверять. Я бы ни за что полностью не успокоилась, пока не увидела, как его гроб опускают в землю. И на всякий случай я дождалась, пока могильщики не засыпали яму.
– Прошу вас, присаживайтесь, миссис Клифтон.
– Благодарю. – Эмма опустилась на деревянный стул лицом к трем членам комиссии, удобно сидевшим за длинным столом на кафедре.
– Меня зовут Дэвид Слейтер, – назвался мужчина в центре. – И я буду председательствовать на сегодняшнем дневном собрании. Позвольте мне представить моих коллег: мисс Брайтуайт и мистер Нидэм.
Эмма попыталась дать быструю оценку «экзаменационной комиссии». Председатель был одет в костюм-тройку, старомодный галстук и выглядел так, будто это не единственное правление, в котором он председательствует. На мисс Брайтуайт, сидевшей по правую его руку, был довоенный твидовый костюм и толстые шерстяные чулки. Ее волосы были стянуты в пучок, ясно говоривший, что она старая дева местного церковного прихода, а выражение губ женщины наводило на предположение, что улыбается она, мягко говоря, нечасто. Джентльмен слева казался моложе своих коллег и напомнил Эмме, что еще совсем недавно Британия находилась в состоянии войны. По его густым усам Эмма сделала вывод, что воевал он в Королевских военно-воздушных силах.
– Правление с интересом ознакомилось с вашим заявлением, миссис Клифтон, – начал председатель. – И с вашего позволения, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.
– Да, пожалуйста. – Эмма постаралась расслабиться.
– Как давно вы решили принять в семью ребенка, миссис Клифтон?
– С тех самых пор, когда поняла, что больше не смогу иметь детей, – ответила Эмма, не вдаваясь в подробности.
Мужчины сочувственно улыбнулись, лицо же мисс Брайт уайт сохраняло прежнее выражение кислого недовольства.
– В вашем заявлении, – председатель опустил взгляд на бумаги перед собой, – вы сообщаете, что предпочли бы удочерить девочку лет пяти-шести. Есть ли этому какая-то особая причина?
– Да. Мой сын Себастьян – единственный ребенок в семье, и мы с мужем чувствуем, что для него лучше, если он будет воспитываться с кем-то, кто не имел тех привилегий и преимуществ, которые ему предоставлялись с рождения.
Эмма надеялась, что ее ответ не прозвучал слишком заученно, и готова была поклясться, что председатель поставил галочку в нужной клеточке.
– Можем ли мы сделать вывод, что состояние ваших финансов не препятствует вам взять на воспитание второго ребенка?
– Именно так, господин председатель. Мы вполне обеспечены.
Еще одна галочка.
– У меня лишь еще один вопрос. В своем заявлении вы сообщаете о желании взять ребенка любого религиозного исповедания. Позвольте поинтересоваться, принадлежите ли вы к какой-либо конкретной церкви?
– Как и доктор Барнардо, я христианка. Мой муж пел в хоре церкви Святой Марии в Редклиффе. – Эмма взглянула на собеседника и добавила: – А потом, когда поступил в Бристольскую классическую школу, стал старшим хористом. До того как получить стипендию в Оксфорде, я училась в школе «Ред мэйдс».