Тайна Железного Самсона
Шрифт:
Их спасла темная ночь. Патруль, потоптавшись, ушел. Шура с Ашаевым продолжали работу.
Они выбрались из своей норы в полуметре от проволоки, усталые, обессиленные. Впереди еще километров десять до леса — позади уже сереет утренним светом небо.
Пришлось пуститься бегом. Трудно представить себе этот кросс двух изможденных людей. Когда Ашаев падал, Шура, сам еле передвигавший ноги, подхватывал его и тащил, тащил из последних сил. Нужно успеть в лес до рассвета, пока не увидит охрана.
Они упали у первых деревьев. Никакая сила в мире не могла заставить их
Проснувшись, увидели солнце в зените. Погони не оказалось. Подкрепившись, беглецы углубились в лес. Очень хотелось пить, язык прилипал к гортани. Но ни ручья, ни лужицы не попадалось. Пожевали сырого мха. Пить захотелось еще больше.
Их схватили через три дня, когда они вышли из леса и попросили напиться в крайнем доме небольшой деревушки.
Патруль полевой жандармерии сначала зверски избил Шуру и Ашаева шомполами, а потом, привязав их к спинам лошадей, повез в ближайшую комендатуру. Там беглецов бросили в сырой и холодный подвал.
Обратный путь в лагерь занял всего несколько часов. В лагере снова шомпола и снова подвал. Когда они очнулись, оказалось, что все пережитое — лишь начало истязаний. На другой день им надели ручные кандалы и за эти наручники подвесили, к потолку. И снова били, били, били… Целую неделю. Потом Шуру вывели из подвала, втолкнули в кузов повозки и повезли. Ашаева ему больше увидеть не привелось.
Покинув лагерный подвал утром, к вечеру Шура оказался в еще худшем подвале окружной тюрьмы. Там он разделил камеру со словаком Людвигом. Людвиг оказался художником.
Обоим им грозила смерть. Шуре — за бегство из лагеря, Людвигу — за дезертирство. Естественно, что оба они думали о побеге.
Случай подвернулся неожиданно. Людвиг огрызком карандаша нацарапал на стене портрет караульного офицера. Солдат, разносивший баланду, увидел этот рисунок и пригрозил обоим карцером. На следующий день в камеру явился сам начальник. Ему портрет понравился.
— Ты будешь писать меня ф польный рост, — ткнул он пальцем Людвигу в грудь и направился к двери.
— Но мне нужен помощник, — крикнул Людвиг ему в спину.
Теперь их выводили на два часа в день в одну из верхних пустующих камер. Караульный офицер приходил туда на полчаса позировать, после чего Шура и Людвиг оставались одни.
Нужно было действовать.
Обязанности они распределили строго: когда начальник тюрьмы уходил и Людвиг работал над портретом, Шура расшатывал решетку. Слава богу, прутья были потоньше тех, что он гнул на тренировках. Но расширить пространство между ними настолько, чтобы можно было пролезть взрослому мужчине, оказалось делом нелегким. Шура трудился четыре дня. Задача осложнялась тем, что после каждого «сеанса» он должен был придавать решетке первоначальный вид — иначе это бросилось бы в глаза конвоирам.
И вот однажды, среди бела дня они с Людвигом протиснулись сквозь решетку и спрыгнули в глухой переулок. Дальше пути беглецов разошлись. Людвиг пошел в сторону железнодорожной линии. Александр отправился… в цирк.
СИЛЬНЕЙШИЙ
Да, в цирк, потому что на рекламной тумбе недалеко от тюрьмы он увидел афишу о выступлениях Чая Яноша. «Страшный венгр», как величал Яноша в афишах еще Хойцев, судя по рекламе, теперь стал владельцем цирка. У него Шура надеялся найти убежище и помощь.
Швейцар был строг. Он ни за что не хотел пропустить изможденного оборванца к хозяину. Спор грозил затянуться. Но в это время в дверях цирка появился сам Чая Янош.
Они обнялись. Шура чуть не задохнулся, стиснутый медвежьими лапами Яноша. «Ослаб я», — подумалось с горечью. И от этой мысли еще больше потянуло на арену. Они прошли в кабинет.
Чая Янош вообще был молчалив, обладал замкнутым характером, но прозвище «страшный венгр» никак не соответствовало его спокойному, благожелательному нраву. Но сейчас Шура чувствовал себя под его взглядом неуверенно — кто знает, что стало с Яношем за те долгие годы, что они не встречались. Александр все больше и больше волновался. И вдруг Янош произнес фразу, поразившую своей обыденностью: «Ты обедал? Нет? Сейчас…» Он крикнул швейцара и послал его за едой в ближайшую харчевню.
Лед был сломан. И хотя Янош по-прежнему молчал, Шура вдруг понял, что все будет хорошо. Он заговорил, волнуясь и торопясь. Рассказал про рану, про плен, про побег с Людвигом. Умолчал только о первой неудачной попытке бежать.
Янош все это выслушал спокойно. Потом положил Шуре руку на колено и сказал: «По-моему, ты что-то скрываешь. Мы, наверное, будем работать вместе. Я не вижу никакой возможности переправить тебя через фронт — тебя поймают и расстреляют, как шпиона. Я хочу, чтобы мы полностью доверяли друг другу».
«Черт стоглазый», — мысленно подивился Шура интуиции старого приятеля. Вслух же он начал подробно и обстоятельно излагать то, что хотел поначалу скрыть. Не без оснований он предполагал, что два его побега могут напугать Яноша больше, чем один. К концу его грустного повествования Янош улыбнулся: «Ну вот, теперь все. Давай есть».
Три дня Шура блаженствовал — ел и спал. А на четвертый Янош вывел его на манеж. Там он познакомил Засса со всей группой борцов. «Ну, с кем, малыш, ты хочешь попробовать свою силу?» — спросил он. Шура выбрал самого рослого. Это был румын Пашковский. Весил он без малого 130 килограммов.
Схватка продолжалась всего три минуты, на четвертой Пашковский лежал на ковре со сломанной ключицей и вывихнутой лопаткой. Александр очень горевал о таком исходе боя. Ему совсем не хотелось калечить этого рослого, незлобивого парня. Но стремление выложить все силы, показать Яношу все, на что он способен, оказалось сильнее рассудка.
Пашковского унесли. Янош, никак не выразив своего отношения к схватке, сказал Шуре, что он включит его в завтрашнюю вечернюю программу.
— Пока поборешься, только не так прытко. А потом начнешь готовить силовой аттракцион. По-моему, это будет лучшее для тебя укрытие. Вряд ли жандармы станут искать сбежавшего арестанта на таком людном месте, как цирковая арена.