Тайна Желтой комнаты. Духи Дамы в черном
Шрифт:
– Не беспокойтесь, – ответил г-н Мален, – его кирка может разрушить домик, но тайна останется в целости и сохранности. Я простучал стены, осмотрел потолок и пол, так что знаю наверное. Ошибки быть не может, и волноваться нам нет причин: мы не узнаем ничего.
Успокоив таким образом начальника, г-н Мален неприметным движением головы указал ему на нас. Тот нахмурился и, увидев, что Рультабийль снял шляпу и подходит к нему, поспешно вскочил в вагон, бросив вполголоса:
– Главное – никаких журналистов!
– Понятно! – ответил
– Я журналист, сударь, сотрудник «Эпок», – представился мой друг, весьма учтиво поздоровавшись с письмоводителем. – Мне нужно сказать господину де Марке несколько слов.
– Господин де Марке весьма занят расследованием.
– Можете поверить, его расследование мне совершенно безразлично. Я не занимаюсь раздавленными собаками, – заявил молодой человек, выразив при помощи нижней губы бесконечное презрение к рубрике происшествий. – Я театральный хроникер, и поскольку мне нужно будет сделать отчет о сегодняшней премьере…
– Проходите, сударь, прошу вас, – тут же согласился письмоводитель, уступая Рультабийлю дорогу.
Тот переступил порог купе, я зашел следом и сел рядом с ними; г-н Мален поднялся в вагон и закрыл дверцу. Г-н де Марке взглянул на него.
– Ах, сударь, не сердитесь на этого достойного человека за то, что он позволил мне нарушить ваш запрет, – начал Рультабийль. – Я хотел бы иметь честь говорить не с господином де Марке, а с господином Castigat Ridendo. Позвольте мне вас поздравить, и как театральный хроникер «Эпок» я… – И Рультабийль представил сначала меня, потом представился сам.
Г-н де Марке беспокойно поглаживал свою остроконечную бородку. В нескольких словах он объяснил Рультабийлю, что как автор слишком скромен и не желает поэтому, чтобы завеса его псевдонима была публично приоткрыта, а также надеется, что восторг журналиста по поводу его сочинения не зайдет столь далеко, чтобы сообщить публике, что господин Castigat Ridendo – не кто иной, как следователь из Корбейля.
– Работа драматурга, – добавил он после секундного колебания, – может повредить работе следователя, особенно в провинции, где люди несколько консервативны…
– Можете положиться на мою скромность! – воскликнул Рультабийль, воздевая руки к небу.
Поезд тронулся.
– Уже едем! – воскликнул следователь, удивленный, что мы отправились в путь вместе с ним.
– Да, сударь, истина пустилась в путь, – любезно улыбнувшись, сказал репортер, – в путь к замку Гландье. Славное дельце, господин де Марке, славное дельце!
– Очень туманное дело! Невероятное, непостижимое, необъяснимое дело. Я боюсь лишь одного, господин Рультабийль, что журналисты станут пытаться его объяснить.
– Да, – ответил мой друг, услышав этот недвусмысленный намек, – этого следует опасаться. Всюду они лезут… Но я, господин следователь, разговариваю с вами по чистой случайности,
– А куда вы едете? – поинтересовался г-н де Марке.
– В замок Гландье, – без запинки ответил Рультабийль.
– Вы не войдете туда, господин Рультабийль! – привскочил г-н де Марке.
– А что, вы против? – ощетинился мой друг, готовый к бою.
– Ну что вы! Я слишком люблю прессу и журналистов, чтобы чинить им препятствия в чем бы то ни было, однако господин Стейнджерсон никого не принимает. Дом хорошо охраняется – вчера ни одному журналисту не удалось проникнуть даже в парк при замке.
– Тем лучше, – обрадовался Рультабийль, – я приеду вовремя.
Г-н де Марке поджал губы и, казалось, был готов замкнуться в упрямом молчании. Однако длилось это недолго: Рультабийль незамедлительно сообщил, что мы едем в Гландье, чтобы пожать руку «старому доброму другу», как выразился он, имея в виду Робера Дарзака, которого видел раз в жизни.
– Бедняга Робер! – продолжал юный репортер. – Бедняга Робер! Должно быть, он близок к смерти – он ведь так любил мадемуазель Стейнджерсон.
– Это правда. Господин Дарзак в таком горе, что на него жалко смотреть, – нехотя процедил г-н де Марке.
– Но не следует терять надежду, что мадемуазель Стейнджерсон выживет.
– Да, будем надеяться. Вчера ее отец признался мне, что если она скончается, то он тоже проживет недолго. Какая невосполнимая потеря для науки!
– Рана на виске глубока, не так ли?
– Еще бы! Просто невероятно, что она не оказалась смертельной. Удар был чрезвычайно силен.
– Значит, мадемуазель Стейнджерсон ранили не из револьвера, – пробормотал Рультабийль, бросив на меня торжествующий взгляд.
Г-н де Марке очень смутился и, казалось, хотел воскликнуть: «Я ничего не говорил, не хочу ничего говорить и ничего не скажу!» Затем он отвернулся к секретарю, словно не желая нас больше знать. Но сбить Рультабийля с толку было не так-то просто. Он придвинулся к следователю и, показав ему добытый из кармана номер «Матен», спросил:
– У меня есть один вопрос, господин следователь, который, по-моему, не будет бестактным. Вы читали сообщение в «Матен»? Вздор какой-то, не правда ли?
– Вовсе нет, сударь!
– Ну как же! В Желтой комнате только одно окно, решетка на нем цела, дверь пришлось взломать, а убийцы в комнате не оказалось!
– Вот именно, сударь, вот именно! Точно так и обстоит дело.
Рультабийль не ответил и о чем-то задумался. Так прошло с четверть часа. Очнувшись от своих мыслей, он вновь обратился к следователю:
– А какая в тот вечер была у мадемуазель Стейнджерсон прическа?
– Не понимаю, – удивился г-н де Марке.
– Но это же необычайно важно, – настаивал Рультабийль. – Она была причесана на прямой пробор, верно? Я уверен, что в тот драматический вечер она была причесана на прямой пробор!