Тайна жизни
Шрифт:
— О, только на двадцать четыре часа, — весело заявил он: — Мосье Шарль просит меня управлять «Форвердом» вместо Мюйира, который болен лихорадкой. Вы ни за что не угадаете, кого я увожу: мисс Элен и м-сье Гарольда.
По нескольким словам, вырвавшимся у ученого, он понял, что по какому-то пустому поводу, посреди ночи разыгрался скандал и женщина жаловалась, что профессор оставляет ее из-за сына. После долгой ссоры они решили сделать передышку. Она в компании Гарольда отправится в Порт-оф-Спэн и будет там ждать отъезда Анри, который через две-три недели должен уехать во Францию.
— Я полагаю, что вернусь завтра утром. У вас нет никаких поручений, покупок?
—
— Надо с этим мириться, Алинь. Я теряю время. Я грызу себя. Бездеятельность ужасно меня тяготит. Там зовет меня лес, золото; золото, которое сделает меня богачом... И тогда, кто знает...
— Вы забудете меня. Другая женщина легче найдет путь к вашему сердцу.
— Алинь, вы огорчаете меня. Нельзя обречь белую женщину на ту жизнь дикаря, которую я собираюсь вести. Вы это поймете, Алинь.
Она часом раньше спустилась вниз, где Жан с помощью матроса приводил в порядок лодку и испытывал мотор. Они пробовали обмануть друг друга, обмениваясь банальными словами о состоянии погоды. Услышав чьи-то голоса, она бросилась в бегство и скрылась за скалой, где никто не увидит ее слез.
— Вы, конечно, постараетесь отлучиться на день или два, дорогой друг, — ворковала Элен, пока Гарольд помогал Огюсту передавать чемоданы матросу: — Вдали от вас я умру от тоски.
— Я постараюсь, дорогая, — уклончиво обещал Зоммервиль.
Только пройдя через кольцо рифов, Лармор обернулся к острову и замахал шляпой. Алинь с заплаканными глазами следила за исчезающей в голубом просторе лодкой. Она предчувствовала уже свое будущее одиночество. В один из ближайших дней он исчезнет навсегда за этим безбрежным морем; человек, которого она избрала, которого любила.
Ученый прошел мимо нее, бормоча какие-то слова...
Глава XII.
Наука — высшее утешение.
Взобравшись на скалу, Алинь долго еще смотрела на горизонт, скрывший от нее лодку. Но с энергией молодого существа пыталась победить свое горе и вернуться в действительный мир после тщетного полета в царство мечты.
— «Вы поймете, Алинь»...
О, да. В моряке говорит голос разума. Ведь он отправится искать счастья в дикие края. Никогда она не сможет приспособиться к суровому существованию искателя золота, к лишениям и опасностям этой жизни. Таким образом, их любовь была тупиком, из которого повелевала ей во что бы то ни стало выйти ее еще не уснувшая энергия.
— Многие, как и я, предавались таким химерам и исцелялись. Я исцелюсь.
Приняв это решение, она успокоилась и бросила последний взгляд на туманный горизонт, за которым исчезал силуэт «Форверда» и улыбнулась, собираясь испытать свои новые силы. Но ее горло сжалось, глаза увлажнились при мысли о крушении прекрасной мечты. Она возмутилась своими слезами и побежала по тропинке, громко повторяя:
— Я исцелюсь! Я исцелюсь!
Очутившись в лаборатории в присутствии Зоммервиля, она убедилась в том, что он переживает то же, что и она или, по крайней мере, что пришел к такому же решению, которое она продиктовала себе и даже в тех же словах. Он пробовал объяснить свое состояние Жюльену:
— ...Пятьдесят лет не такая уж старость. Почему же я так ввязался в эту старческую любовь? Позор! Но я исцелюсь! Я хочу исцелиться, слышите, Мутэ? Я хочу исцелиться, и я исцелюсь!
Они, не откладывая, все трое принялись за работу, сопоставляя наблюдения о состоянии здоровья животных, записанные в течение двух месяцев. Завтра утром они должны были начать новую серию опытов. На этот раз они собирались
Мадам Маренго нашла старого негра в ужасном состоянии. Разбитый ревматизмом, он не мог подняться со своего ложа, не мог приготовить себе поесть. Решено было перенести его в замок. Для Алинь это было источником развлечения, делом, в котором она могла разрядить свою энергию. Она решила поместить старого отшельника в комнате, разделявшей обе лаборатории, и, лично занявшись этим, поручила Ляромье устроить носилки, которые она снабдила одеялом и подушками.
Поднявшись с раннего утра, она почувствовала, что уже может думать о Жане без тоски в душе. Она стала во главе экспедиции, состоявшей из всех мужчин острова — Жюльена, Анри, Огюста и Ляромье, который захватил с собою носилки. Рядом с Алинь шел Анри, и она забавлялась его замечаниями и вырывавшимися у него при виде леса криками восторга, почти забывая ночную прогулку прошлой недели. Это было уже далеким воспоминанием, сном, безличным видением. Но старый ствол, на котором она рыдала в объятиях Жана, восторжествовал над этой странной иллюзией, и ее бодрость поколебалась... Вот под этой веткой она почувствовала, как прикоснулись его губы к ее волосам, на этой скале, где они отдыхали, их руки в красноречивом пожатии обменялись клятвой. Нет, нет, никогда она не исцелится, никогда...
— ... Вы мне не отвечаете, мадемуазель? Не интересно говорить одному.
— Простите меня, Анри, я немножко устала.
Но она скоро справилась с собой и в поредевшем лесу ускорила шаг, горя нетерпением отдать содержимое своей корзинки старому негру. Она нашла его в хижине в обществе Дика: из всех животных, которых он кормил в дни изобилия, одна только собака осталась верной ему в несчастье. Огюсту пришлось его долго уговаривать на своем жаргоне для того, чтобы заставить его решиться бросить уголок джунглей, вспаханный его руками, куда негр, бывший раб, бежал от человеческой злобы и где протекла его скромная жизнь, слитая с природой. Он хотел знать, даст ли ему «великий белый» того волшебного лекарства, от которого пес его снова сделался молод, и когда Алинь улыбкой подтвердила ответ мулата, он охотно лег на носилки. Одной только девушке доверил он свое сокровище: старую, как мир, гитару.
Старый негр не расставался с мыслью, которая освещала огнем радости его похудевшие черты, и мучил Огюста вопросами об этом волшебном лекарстве, от которого так наивно ожидал чудес.
— Посмотри, старая собака прыгает на шею. «Великий белый» дал ей лекарство, теперь она молодая.
— Вот увидишь, — повторял мулат: — белый колдун выше всех колдунов.
Стоило больших усилий заставить Жозе-Марию одеть белье, прежде чем лечь на белые простыни — роскошь, которой он не знал за свои три четверти века.
Не выходивший с утра из своей лаборатории Зоммервиль показался только после полудня, после того, как Огюст много раз кричал ему через дверь о том, что стынет обед. Дик порывисто бросился ему под ноги и вывел его из задумчивости; он захотел приветствовать старика-негра, с полузакрытыми глазами смаковавшего бульон, которым Алинь поила его с помощью ложки.
Услышав шаги, отшельник обернулся и глаза его загорелись набожным блеском. Он поднял руки, как бы умоляя профессора согласиться на его просьбу. На его слова, переведенные Огюстом, ученый ответил улыбкой. Спускаясь вместе с Алинь с лестницы, он серьезно проговорил: