Тайна Золотой долины
Шрифт:
Капитан понял, что от Белки ничего путного всё равно не услышишь, и так же, как Туляков, сказал, чтобы она прислала к нему самого Молокоеда.
— Да вы поймите, товарищ капитан, — взмолилась Белка, — не может Молокоед покинуть своего поста. Он же стережёт там этого старика и ждёт, когда вы поможете его изловить. А потом ещё он боится этого… вот забыла… Не то Белоглазова, не то Белоногова… Вы его должны срочно арестовать.
— Кого же арестовать Белоглазова или Белоногова? — засмеялся капитан.
— Нет, кажется, не Белоногова… Белоухова… Нет…
— Может быть, Белоносова? —
— И не Белоносова…
— Беловекова? Белоскулова? Белопузова? — помогал Белке вспоминать капитан.
— Нет, всё не — то. Какого-то Бело, а какого — не помню.
— Наверно, Белопупова!
В общем, получилось совсем, как в рассказе Чехова: все лошадиные фамилии перебрали, а Горохова-то и забыли. [51]
— Знаешь что, девочка, — вынужден был сказать в конце концов капитан, — так мы с тобой ни до чего не договоримся. Одного — увидеть нельзя, другой — Белоикс какой-то, вот и ищи-свищи! Без Молокоеда тут всё-таки не обойдёшься. Пусть он ко мне зайдёт. А ты пока иди по своим делам.
51
Вася Молокоедов ошибается: человек с «лошадиной» фамилией в рассказе Чехова был не Горохов, а Овсов. (Примечание ред.).
Из дел у Белки оставалось только одно: разведать про наших родителей. Но это для неё было самое трудное, она не знала, как к этому подступиться, чтобы не выдать нашей тайны. Она подумала-подумала и решила… торговать открытками.
Белка закупила на почте фотографии любимых артистов и явилась с ними прямо к нам домой.
Ей открыла дверь невысокая, очень симпатичная женщина с курчавыми чёрными волосами и милыми серыми глазами, которые любили смеяться и во всём видели повод для шуток и забав, а сейчас присмирели, погасли и опухли от слёз. Это была моя мама.
— Тебе кого, девочка? — спросила она тихо, словно внутри у неё всё болело, и она боялась даже громко сказанным словом растревожить эту боль.
— Мне надо Васю Молокоедова, — чуть не прошептала Белка. Ей стало нехорошо оттого, что у мамы в лице было такое горе, а она пришла корчить перед ней шута и разыгрывать комедию с этими открытками.
— Васи нет, — тихо сказала моя мама. — А что ты хотела? Да ты проходи…
Она провела Белку в комнату и усадила её на стул около стола. Ей сразу бросился в глаза беспорядок в комнате: всё было разворочено, сдвинуто, а в углу стояли чемоданы и тюки, увязанные дорожными ремнями.
— Так что ты хотела от Васи?
— Мне сказали, что он очень любит открытки… — начала врать Белка. — Так вот я принесла… Может быть, он купит? У меня тут, знаете, самые лучшие советские артисты…
Мама взяла у неё открытки, безучастно разложила веером на столе и, глядя куда-то совсем в сторону, сказала:
— Хорошие открыточки… Но я что-то не помню, чтобы Вася ими увлекался…
Вот, действительно, придумала! С какой бы это стати я стал увлекаться фотографиями артистов и артисток? Что они — герои! Снайперы, лётчики или разведчики? Они
Белка не знала, что врать дальше, и стала снова оглядывать комнату. На стене она увидела вставленную в рамку большую фотографию, на которой был изображён я. Это мама от тоски увеличила мою маленькую карточку и теперь, наверное, смотрела на мой портрет и заливалась слезами. На столе Белка заметила железнодорожный билет. «Архангельск», — прочитала она на билете и даже рассмотрела на нём дырочки, которыми железнодорожники отмечают день отхода поезда. Дырочками были изображены цифры: 17 IV. А в этот день было 15 апреля. «Значит, — подумала Белка, — кто-то послезавтра собирается уезжать в Архангельск».
— Скажите, — спросила она, — а кто это у вас едет в Архангельск?
— Я, — ответила мама. — Только не в Архангельск, а в Холмогоры. Это недалеко от Архангельска. А что?
— Просто так! Мне почему-то стало интересно, зачем люди ездят в Архангельск?
Мама грустно улыбнулась:
— Одни едут по делу, другие — от горя…
— А вы?
— Я — от горя… Да ты разве не знаешь?
Ирассказала Белке о том, как я утонул, как меня искали в Выжиге, но нашли только плот и достали со дна колесницу, и как она боится сообщить об этом отцу на фронт.
Белка выслушала всё это, поплакала с мамой, потом распрощалась и побежала на почту. Там она купила бумаги и написала маме записку:
Простите меня за то, что я дурачила вам голову открытками. Дело совсем не в открытках.
Я приходила к вам от вашего сына Васи, который жив и здоров и не чает дождаться встречи со своей мамой. Он живёт не так далеко от вас и скоро вернётся домой. Больше ничего сообщить не могу, так как с меня взяли клятву, чтобы не болтала. А билет прошу продать и в Архангельск не ездить. На фронт тоже ничего не пишите, потому что всё в порядке. По просьбе Васи возвращаю 15 рублей, которые он у вас брал.
С глубоким уважением известная вам девочка X.
Она вернулась к нам, надеясь незаметно подсунуть записку и уйти. Но мама была уже не одна. У неё в комнате сидел высокий стройный человек с бледным худым лицом, на которого Белка, может быть, не обратила, бы внимания, если бы не разговор, который он вёл с мамой.
Этот человек мягко уговаривал мою маму не уезжать в Архангельск.
— Ещё раз говорю, Мария Ефимовна, — услышала Белка, как только вошла в комнату, — не делайте этого… Васю не нашли… Из этого вовсе не следует, что он утонул. Скорее наоборот…
Белка не выдержала и вмешалась:
— Конечно не утонул…
— Ну вот, видите… — слабо улыбнулся этот симпатичный человек. — И девочка того же мнения.
— Но ведь уже больше недели его нет, — с прежней тоской возразила мама. — У них уже и запасы еды давно бы кончились… Должны бы вернуться, если бы были живы.
— Вы не знаете Васю, — начал было он, но мама только грустно улыбнулась:
— Я не знаю, Васю?!
Она посмотрела на Белку, но таким взглядом, словно и не видела её перед собой. Потом словно опомнилась и спросила: