Тайная алхимия
Шрифт:
Мы среди высоких деревьев, трава под ногами вязкая и неухоженная, к ней цепляются последние листья этого года. Земляной бугорок кажется хорошим пристанищем, откуда можно смотреть на северо-запад, в сторону Гринвича и Темзы.
— Прости, — наконец говорит Марк. — Я не хотел тебя расстраивать.
— Ничего. Меня все расстраивает с тех пор, как умер Адам. Ты ни в чем не виноват.
— Как долго вы были женаты?
— Пятнадцать лет.
— У вас не… нет детей?
— Нет, — отвечаю я, зная, что для Марка этого достаточно.
Марк молча кивает и, к моему облегчению, не спрашивает о том, как я жила до Адама.
— А ты? Я имею в виду, у тебя есть дети? — спрашиваю я.
— Нет. Если не считать падчерицы Морган. Ей было семь. Она никогда не знала отца, и Джейн раньше никогда ни с кем не жила. Морган все еще живет в Йоркшире.
Я думаю об Энтони Вудвилле и маленьком принце Эдуарде на далеких зеленых холмах Валлийской марки. Энтони, должно быть, был для Эдуарда в большей степени отцом, чем настоящий отец принца.
— Значит, ты вырастил ее как отец?
— Полагаю, так и есть, — улыбается Марк. — Она уже училась в колледже, когда мы с Джейн разошлись.
Я киваю. Кажется, мне больше нечего сказать, но это удобное молчание сейчас хорошо само по себе. Когда в конце концов Марк подает голос, он как будто будит меня.
— А что насчет тебя? Что ты думаешь о продаже Чантри?
Почему-то это кажется еще одной нехарактерной для Марка репликой.
— Я? Право, не знаю… Думаю, меня это больше печалит. Это часть моего прошлого. И я беспокоюсь о дяде Гарете. Но Чантри — не мое настоящее.
— Ты бы не переехала обратно в Англию?
— Нет. Люди спрашивали меня об этом, когда умер Адам. Но вся моя жизнь в Австралии. Я там преподаю и занимаюсь научными исследованиями, и наши друзья там… Я возвращалась каждые несколько лет, чтобы всех здесь повидать. И есть ведь телефон. И электронная почта тоже, чтобы переписываться с моими друзьями-учеными. Адам сказал… Когда заболел… Он сказал, что я должна делать то, что хочу… — Голос мой замирает. Спустя мгновение ладонь Марка накрывает мою руку и держит ее, и я могу продолжать. — Но я всегда знала, что останусь в Сиднее.
Когда я благополучно выговариваю это, он убирает руку и как будто обдумывает все, что я сказала. Потом Марк спрашивает:
— И никто не думал о том, чтобы спасти Чантри?
— Что ты имеешь в виду?
— Никто не попытался его спасти? Найти средства для его восстановления?
— Ну, Лайонел спрашивал «Национальный трест», как ты уже знаешь, но на то, чтобы материально обеспечить Чантри, денег нет. И ни у кого из нас нет подобных денег, думаю, даже у Лайонела. Поэтому нам с этим не справиться.
— Да, знаю. Просто думал вслух. Но это же историческое здание, его построили специально для «Пресс». Даже с пристроенной к нему
— Ты имеешь в виду какую-то компанию?
— Да.
— Я… Прости, это так неожиданно, что мне трудно себе такое представить. Но люди ведь могут представить, верно? Кто-то должен знать, как это делается. Ты знаешь?
— Ну… никогда не проводил таких компаний сам, но есть множество людей, которые этим занимаются. Прежде всего следует заинтересовать местный совет. Дом внесен в перечень, поэтому совет уже знает, что он представляет некоторую ценность.
— Когда ты так говоришь, ты смахиваешь на Лайонела.
— Да? — спрашивает он и замолкает.
— Но это мысль, — быстро говорю я, думая: как же я могла такое ляпнуть. — А каким будет следующий шаг?
— Получить согласие остальных членов семьи. И остановить аукцион.
— Иззи согласится, я уверена. Думаю… У меня такое чувство, что некогда она жила где-то в другом мире, ну, чуть-чуть в другом… Не в дурном смысле слова, но…
— Ей был нужен Чантри.
— Да, он был ей нужен.
— Нам всем он был нужен, — произносит Марк, вставая и протягивая руку, чтобы помочь мне подняться. — Но не говори Гарету. Не говори, пока мы не будем знать, что машина запущена.
Я снова подумала о фотографии Марка, которую хранит Гарет, и о спрятанном письме. Такое хрупкое свидетельство жизни Марка в Чантри.
Когда мы выходим из-под деревьев и пересекаем деревянный мостик, перекинутый через ров, Чарли, друг Марка, идет к нам, он несет каски.
— Я скоро закрываюсь, — говорит Чарли. — Вы уверены, что не хотели бы сперва осмотреться?
— Уна?
Это слишком соблазнительный шанс, чтобы сопротивляться.
— Что ж, если вы уверены…
Мастера и строители уже закончили работу и ушли.
— Я участвовала в шестидесятых годах в раскопках аббатства Бермондси, — говорю я, и у Чарли загораются глаза.
Я рассказываю ему то, что помню о раскопках, пока мы идем по широкому, изогнутому, облицованному гладкими панелями коридору, вполне уместному на большом океанском лайнере. Наконец мы входим в огромный, молчаливый Великий зал.
Мне кажется, я слышу гул громадного пространства. Окна находятся высоко, их большие каменные средники [66] мерцают, отражая свет, а громадные балки из потемневшего от времени дуба, поддерживающие готическую крышу, нависают над окнами и между ними.
66
Средник — средний поперечный брусок в оконных рамах или дверях. (Прим. ред.).