Тайная алхимия

Дарвин Эмма

Конечно, ставни не были заперты на засов, и ветер распахнул их.

По другую строну двора в апартаментах короля все еще горел свет. В этом не было ничего нового.

Я захлопнула ставни, заперла их и снова задернула занавески — одну поверх другой. Даже если Эдуард пьет или распутничает, он еще и занимается делами, потому что Гастингсы и мои сыновья были компаньонами короля во всех трех занятиях. Ничего нового. Но именно этой ночью…

Я почти побежала обратно к постели и забралась в нее. Мои ледяные

ноги коснулись теплых ног Маргариты. Я отодвинулась, но все-таки невольно подалась к ее теплу настолько, насколько могла, не будя ее.

— В чем дело? — спросила она. Голос ее заглушали меха.

— Ставни не были заперты на задвижку.

— А…

Потом, как тюлень, которых мы, бывало, видели в волнах Волсингама, Маргарита приподняла голову и посмотрела на меня.

— Я могла бы сама их запереть. Ты больна?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Не могу уснуть, вот и все.

Она продолжала смотреть на меня.

— Ты же знаешь, со мной это бывает, сестра. Спи.

Маргарита покачала головой и прикоснулась своей теплой рукой к моей холодной.

— Ты выглядывала из окна? Видела что-нибудь?

— Ничего, только… В апартаментах короля все еще горит свет.

— И ты тревожишься?

— Сестра, говорят, нынче ночью он все-таки подписал смертный приговор.

Маргарита кивнула, но ничего не сказала, а я внезапно поняла: для того, что было сделано, нет слов — ни песен, ни историй, ни поговорок. Может, нет даже молитв, разве что «Pater noster… dimitte nobis debita nostra..» — «Отец наш… прости нам долги наши…»

Хотя мы не прощаем тех, кто согрешил против нас, а предпочитаем убивать их согласно постановлению парламента.

Я не могла вовремя остановить свои мысли. Мне следует просить прощения за такое богохульство.

— Ты могла бы послать к нему кого-нибудь. Спросить, не… — начала Маргарита.

— Не — что? — спросила я, сев на кровати. — Не сожалеет ли он о том, что сделал? Как он может сожалеть? Но если он сожалеет…

— Ну, тогда просто пошли к нему. Скажи, что ты его верная жена и любишь и почитаешь его как своего господина. Больше тебе ничего и не требуется говорить.

Прошло уже много лет с тех пор, как мы посылали друг другу гонцов с такими словами. Между нами сновало много посланцев, но теперь слова, которые они передавали, всегда касались дел, требующих исполнения. Наши жизни превратились в сплошные дела. К делам относилось даже, когда мы будем обедать, не заболел ли ребенок, в какой день недели будет праздник какого святого. Даже зачатие детей превратилось в дело.

— Если ты не хочешь разбудить кого-нибудь из слуг, я могу сходить сама, — сказала сестра.

— Бродить по дворцу в ночной рубашке? Ты не станешь!

— Я накину ночной халат. А почему бы и нет? Что в этом может быть плохого?

— Твое доброе имя…

—

Чепуха! Раньше ты была слишком умна для этого.

— Я и сейчас умна. — Я снова села. — Достаточно умна, чтобы заботиться о твоем добром имени, когда господина Малтреверса тут нет. Я пойду сама.

— Ты?!

— Да, — ответила я, отбрасывая меха.

— Если ты не желаешь посылать меня или одну из служанок, тогда пошли часового, дежурящего у дверей. Я напишу за тебя, если у тебя нет чиновника, который знает, что ты хочешь сказать.

— Нет.

Меня покалывал мороз, как в Графтоне, побуждая скакать по полям с красными щеками, с носом, посиневшим от холода. Я не смогла бы высидеть в своих покоях, ожидая возвращения Маргариты.

— Пойду, — заявила я, вставая. — Я королева, и такова моя воля. Никто не оспорит ее.

— Но… но что, если…

Маргарита была права.

Если Эдуард не один, это будет для меня оскорблением, о котором к утру узнает весь дворец.

— Ты можешь пойти со мной и спросить, примет ли тебя его величество. Я пойду, укрывшись под капюшоном: никто не подумает, что идет королева. А если он тебя примет, я тоже войду.

Сонные стражники подняли глаза и увидели, как мы проходим мимо. Маргарита, которая шла впереди, кивнула им, а мое лицо было скрыто под капюшоном. Ледяной ветер свистел по коридорам и трепал наши ночные одеяния, как будто мы стояли на пустоши.

Через приемную короля, где пажи и вооруженные люди беспокойно спали вокруг огня, через большой покой, через личный кабинет, к двери его спальни. Когда стражник открыл эту дверь, чтобы доставить послание Маргариты, огонь внутри озарил пол у наших ног и как будто согрел их.

Эдуард сидел у огня в ночном халате, наброшенном поверх рубашки и рейтуз. С ним были Гастингс и паж Грэй — мой самый старший внук, хотя я признавала его только тайно.

Я не видела, играют они в кости, или поют, или просто пьянствуют. Когда мы вошли, они оглянулись, потом встали.

Сделав реверанс, я откинула капюшон.

— Мадам, — удивленно произнес Гастингс. Он поклонился, хотя и нетвердо, но так низко, как того требовали приличия.

— Ступай в постель, Уильям, — приказал Эдуард, шагнув вперед, чтобы поднять меня, но выпустив мою руку, как только я встала. — Мальчик, проводи леди Маргариту в ее покои.

Они вышли, а король махнул рукой, веля мне сесть, но сам остался стоять.

Эдуард возвышался надо мной, его огромный торс был затянут в бархат и золото, глаза были маленькими и яркими.

— Что привело вас сюда, Иза? — наконец спросил он.

— Я… — начала я, но не смогла продолжить.

Обо всем, что было у меня на уме, я не могла заговорить, если только он не заговорит об этом первым.

— Вам не спится?

— Не больше чем в любую другую ночь.