Тайная геометрия
Шрифт:
Где-то в вышине, то ли поигрывал легкий августовский ветерок, то ли невидимые скрипка выводили такты Кончерто Гроссо великого Паганини. Наверное, думал, Ефим, соснам тоже нравится волшебный Николо. Не случайно, итальянские мастера делали корпуса скрипок исключительно из звонкого соснового дерева.
Валера Клинков как будто не сказал майору ничего определенного. Но это – как посмотреть. Можно, напротив, утверждать, что ветеран исправительных учреждений сказал ему очень много.
Раздумывая над услышанным от смотрителя маяка, Ефим вспомнил лекцию, прослушанную им на курсах повышения квалификации в Новосибирске.
На занятии шла
Среди захваченных ценностей, подчеркивалось в лекции, находился и знаменитый трактат итальянского философа Джордано Бруно из Нолы. Трактат именовался «О настоящем виде пространства».
Особого упоминания в лекции эта работа удостоилась потому, что именно за ней в течение многих веков безуспешно охотились европейские монархи, монахи Ордена иезуитов и отчаянные авантюристы. После Первой Мировой войны к ним присоединились специальные службы ведущих государств Европы и Северной Америки.
Причина, по которой данная рукопись имела такую большую ценность, в лекции, посвященной взаимодействию различных подразделений разведки, не упоминалась. Читавший лекцию полковник, ответить на этот вопрос не смог, не захотел или не имел права. На вопрос, о дальнейшей судьбе рукописи, он ответил, что она была передана «на самый верх». И добавил, что за операцию по обнаружению этой рукописи группа офицеров «Смерша» была представлена к высшим правительственным наградам.
Вопрос этот майора заинтересовал.
Что он тогда знал о Джордано Бруно? Только то, что написано в школьном учебнике.
Средневековый философ. Родился в 1548 году. В молодости принял монашеский обет в ордене Доминиканцев. В результате обвинений в непочтительном отношении к основам веры вынужден был покинуть пределы Италии. Занимался философией. Преподавал в университетах Женевы, Парижа, Оксфорда, Виттемберга и других городах Европы. В 1600 году сожжен на площади Цветов в Риме за вольнодумство. Первым в средневековой Европе выдвинул идею о бесконечности Вселенной и множественности обитаемых миров.
«За такие вещи Инквизиция, возможно, сжечь и могла», – думал майор, – тут все как будто ясно. Не ясно другое: не за рукописью же, утверждавшей эти истины, три с половиной века подряд охотились самые могущественные властители государств, изворотливые авантюристы и разведывательные службы крупнейших государств мира? Всем перечисленным лицам и организациям все эти годы и без того было чем заняться…»
Была здесь какая-то тайна.
Мимикьянов решил ознакомится с жизнью средневекового философа. Он набрал книг, посвященных итальянскому философу. Вечерами, когда его однокашники отправлялись на прогулки по пивным точкам центральных улиц, приступил к их неторопливому изучению.
И чем больше читал, тем больше приходил в недоумение.
О Джордано Бруно было написано много, и, казалось, известно почти все. Но Ефим-то был профессиональным контрразведчиком. Получая информацию о том или ином событии, он умел воссоздавать в своей голове живую модель происходивших
Все в жизни человека, родившегося в маленьком городке Нола близ Неаполя, было непонятным.
Начиная с известного всем факта его сожжения на Римской площади Цветов.
Дело в том, что к концу шестнадцатого века руководство католической церкви уже поняло, как опасно баловаться с огнем. Оно перестало зажигать костры также легко, как домашняя хозяйка спички, что делало еще несколько десятилетий назад.
Именно такое отношение к огню, как универсальному средству воспитания религиозной веры в человеке, и привело к тому, что половина Европы в начале века выступила с протестом против власти католической церкви. Недовольные стала верить на свой особый манер. Из движения протеста против жестокого всевластия Папы Римского родился новый вариант христианства, который впоследствии так и стал именоваться историками – протестантизм. Миллионы людей приняли протестантский вариант христианства, отвергавший костер, как средство доказательства. Причем протестанты отстояли свою веру с оружием в руках. Это случилось в половине княжеств Германии, Женеве, Нидерландах и многих других землях Европы.
На отделенных от континента проливом британских островах власть Папы сверг король. Генрих Восьмой сам объявил себя наместником Бога на Земле. Жечь людей по воле Папы король запретил.
Франция в последней трети века пережила Варфоломеевскую ночь, когда были убиты десятки тысяч французских протестантов – гугенотов, но, очень скоро опомнилась. Королевский престол занял Генрих Четвертый, сам бывший гугенот. Во время Религиозных войн, командуя полками, состоящими из гугенотов, он наголову разбил армию французских почитателей Папы Римского. Правда потом сам перешел в католичество, чтобы не раздражать миллионы подданных-католиков, оставив в истории знаменитую фразу «Париж, стоит мессы!» Но, возглавив государство, он сразу прекратил преследование протестантов, запретил сожжение несогласных на костре, а вскоре издал знаменитый Нантский эдикт, провозгласивший веротерпимость.
Находящиеся на службе в трибуналах святой инквизиции монахи стали вести себя очень осторожно. Теперь они прекрасно понимали, стоит им оказаться, допустим, в Кальвинистской Женеве, их самих, протестанты сжигать, может быть, и не будут, но вздернут на виселице без всякого сожаления.
К концу шестнадцатого века костры в Европе хоть и не исчезли совсем, но и загорались уже не часто.
Кроме Испании, да итальянских земель, пожалуй, и нигде.
Причем, в самой Италии, в крупнейших торговых республиках – Венеции и Генуи местные учреждения Инквизиция фактически были переподчинены государственным властям республик. Здесь следователи Святых трибуналов преследовала граждан уже не за антикатолические взгляды, а только за действия, направленные против политической стабильности и государственной безопасности городов-республик. А, если по этому вопросу нет претензий – верь, как хочешь! Хоть по католической версии христианства, хоть по протестантскому варианту, хоть даже по греческому обряду, по которому, как рассказывали купцы и путешественники, верили в далекой холодной Московии.