Тайная история лорда Байрона, вампира. Раб своей жажды
Шрифт:
Как объяснить испытанное мною? Не могу. Прошло время, я вспоминаю и... ничего не вспоминается. Самое малое, что всплывает,— удовольствие познания, но я не помню, что и как познал. Такое изнеможение не редкость в половом акте: не успеешь достичь вершины, а она уже исчезла. Но теперь я почувствовал, что самое интенсивное интеллектуальное переживание в моей жизни увяло подобным же образом — в моих мыслях не осталось ничего, кроме дешевых синаптических сотрясений. Как это могло случиться? Видимо, я пал жертвой какой-то галлюцинации, ибо воспоминания мои представляются каким-то
Ибо теперь ясно, что, если мое интеллектуальное и эротическое возбуждения слились воедино, значит, они оба зависели от присутствия Лайлы рядом со мной. Когда она покинула меня? Не помню. Не помню даже, как уснул. Но, наверное, уснул, поскольку пробудился в одиночестве, лежа совершенно голый на полу в пустой комнате. Рядом валялась моя скомканная одежда. Над головой у меня висел портрет Лайлы, его освещала одинокая свеча, а все остальное в комнате было погружено в легкий пурпурный мрак. Такой же мрак царил, когда мы со Стокером нашли
Джорджа,— точно так же сейчас лежал я под портретом улыбающейся Лайлы. Я быстро встал, оделся и поспешил из комнаты. Снаружи ждала Сармиста. Склонив голову, она подала мне пиджак. Я взял его, а она повернулась и побежала прочь. Я окликнул ее, спрашивая, не могу ли я чем-нибудь помочь, и она замешкалась, обернувшись ко мне. В ее больших глазах стояли слезы. Но не успел я шагнуть к ней, как она опять бросилась бежать и исчезла. Последним воспоминанием, оставшимся у меня в памяти, было несчастное положение этой девушки и ее беспомощность. И все же... как сильно я ошибался...
Я вышел через холл наружу и пошел по улицам. И чем дальше шел, чем больше подробностей улетучивалось из моей памяти, тем меньше мне хотелось идти домой, тем сильнее я жаждал вернуться. Это стремление было физической болью, болью, о которой я читал в историях болезни про ломку и воздержание от опиатов. По-видимому, я тоже стал наркоманом, как эти доходяги в притоне Полидори или, точнее, как Джордж,— наркоманом общества Лайлы. Мне хотелось ее общества больше, чем чего-либо еще, и хочется до сих пор. Хочется больше, чем чего-либо иного, познанного мной в жизни.
Должен ли я бороться с этим? Я вспомнил девушку — намек о жестокости, существующей в мире Лайлы, жестокости, о которой я подозревал, но с которой прежде никогда не встречался. Одна из моих максим всегда гласила: наше подсознание опасно и полно угроз, ибо мы не способны управлять желаниями, которые могут быть порождены в нем. Что Лайла предложила мне, как не желания моего подсознательного разума? Боюсь поддаться им вновь, боюсь потерять самоконтроль, боюсь — и признаю — того, куда желания могут завести меня. Больше не поеду к Лайле. Хочу остаться верен себе, остаться тем, кто я есть.
Больше к Лайле я не поеду.
11 вечера. Извинился перед Ллевелином и отослал его спать. Бедный малый, вид у него утомленный. Хотя, пока меня не было, ничего не произошло, кроме
20 августа
Боюсь, что Люси Весткот в ужасной опасности. Охраняйте ее. Срочно. Повторяю — срочно!
Хури.
21 августа. Ужасные дни, и конца им не видно. Вчера рано утром пришла телеграмма от Хури с предупреждением об опасности, грозящей Люси. Это меня насторожило, ввиду сообщения ее мужа о том, что ее уложили в постель. Бросил работу на Ллевелина и сразу же поехал на Миддлтон-стрит. Весткот был рад моему приезду.
— Да ничего особенного,— не переставая бормотал он,— она просто перетрудилась, правда, ее что-то беспокоит.
Я попросил его провести меня к Люси.
— Только тише,— предупредил Весткот.— Она спит.
Мы тихо поднялись наверх, где спала Люси. Достаточно было одного взгляда, и я сразу поставил диагноз.
Люси была смертельно бледна. Более того, на шее у нее виднелись крохотные ранки, точно такие же, как я видел у Джорджа. Я спросил у Весткота, когда они появились. Он ответил, что в начале месяца, около трех недель назад. А когда Люси стала жаловаться на слабость? Весткот глотнул воздуха и взглянул на жену.
— Три недели тому назад.
Он во что бы то ни стало хотел знать мое мнение. Я вначале не ответил ему, подошел к окну и попытался открыть его. Задвижка была закрыта. Я взглянул на Весткота.
— Окно заперли совсем недавно,— сказал я.— Это видно по узорам пыли.
— Да,— согласился Весткот,— на прошлой неделе.
— Зачем? Ведь в последнее время стоит такая жара.
— На этом настояла Люси.
— Дурные сны? — поинтересовался я.
— Откуда вы знаете?
— Из-за чего? Кто-то ломился? Какая-то странная угроза?
Весткот медленно кивнул.
— Расскажите.
— Не знаю,— покраснев, наконец промолвил он,— да.. это была... странная угроза.
Я нахмурился — его явно что-то смущало. Я пожал плечами и вновь вернулся к оконной задвижке. Внимательно изучив ее, я повернулся к Весткоту.
— Смотрите,— указал я,— краска по краям задвижки слезла. Кто-то с силой открывал ее.
Весткот, поразившись, уставился на меня.
— Вы имеете в виду... нет... это невозможно.— Голос его затих. Он взял ключ, отпер окно, раскрыл его и выглянул наружу.— Но здесь голая стена,— заявил он.— До карниза не добраться.