Тайная капитуляция
Шрифт:
И Витингоф и Рёттигер были хорошо осведомлены о том, что Вольф делал в Швейцарии. Обсуждать это не было смысла. Более того, Витингоф и Рёттигер полностью разделяли мнение, что пришла пора прекратить бессмысленную бойню. Но Витингоф не желал войти в историю как предатель своей страны или традиций своей семьи и своей касты. Он желал капитуляции, но вставал вопрос, как это сделать на почетных военных условиях. Он был готов подписать безоговорочную капитуляцию, если союзники согласятся с определенными моментами, позволяющими сохранить воинскую честь. Вот эти условия: немцы будут стоять в положении «смирно», когда союзники прибудут принимать капитуляцию; немцы не будут интернированы в Англию или Америку и будут лишь временно удержаны в Италии, где им будет дозволено выполнять какую-либо полезную работу по восстановлению шоссейных и железных дорог, а не будут содержаться за колючей проволокой; после того как ситуация стабилизируется, немцы вернутся в Германию при своих ремнях и штыках, что будет свидетельством их организованной капитуляции.
Я попросил Парильи передать мне письма от Вольфа, поскольку
Первое из писем действительно было от самого Витингофа. В собственных формулировках Витингофа некоторые моменты почетной сдачи звучали более настойчиво, чем о них сказал Парильи, а один из них барон не упомянул вообще. Там требовалось «образовать незначительный контингент из армий группы «С» [подчиненной Витингофу] в качестве будущего инструмента поддержания порядка в Германии». Это, объяснил теперь Парильи, на самом деле скорее пожелание, чем требование, но когда мы подробнее рассмотрели вопрос, то пришли к мнению, что подобные вещи далеко отклоняются от формулы безоговорочной капитуляции, принятой в Касабланке, – настолько далеко, что фельдмаршал Александер наверняка не примет подобное условие. Было похоже, что реально Витингоф добивался того, чтобы сохранить свою воинскую честь, обеспечив своим войскам возвращение в Германию более-менее нетронутыми после того, как они пройдут формальности сложения оружия. И наконец, Витингоф, Рёттигер и Вольф желали, чтобы мы прислали им по нашим каналам проект акта о капитуляции для ознакомления.
Остальные письма были от Вольфа. Он во всех подробностях описывал, как старается предотвратить применение тактики выжженной земли в Италии. Помимо прочего он отмечал, что не может контролировать ситуацию в портовых районах, например в Генуе, потому что военно-морские подразделения подчиняются не ему или Витингофу, а военно-морскому командованию в Берлине. Заканчивалось послание словами надежды на то, что германское командование в Италии скоро будет полностью отрезано от верховного командования в Германии. Вольф был уверен, что, как только это произойдет, Витингоф получит свободу действовать по собственной инициативе, и просил нас «попытаться что-то сделать, чтобы удовлетворить просьбы Витингофа в вопросах почетной сдачи». Если мы сможем хотя бы частично их удовлетворить, он обещает, что Северная Италия будет преподнесена нам на блюдечке с голубой каемочкой в течение недели. Сознавая, что сейчас темпы становятся определяющим фактором, и явно чересчур оптимистично относясь к возможным итогам предложений Витингофа, Вольф также напомнил о нашем прежнем предложении разместить своего радиста в каком-либо ключевом пункте на контролируемой им территории Италии, чтобы мы могли поддерживать оперативный контакт в быстро меняющейся военной ситуации.
Я немедленно передал по радио доклад о предложениях Витингофа в ставку в Казерте (а также в Вашингтон и в Лондон). Меня не удивило то, что уже на следующий день, 10 апреля, я получил отрывистый и довольно грубый ответ из Казерты, где говорилось, что условия капитуляции будут вручены немецким парламентерам, когда они прибудут в штаб союзников в соответствии с правилами ведения войны. До этого момента условия им показаны не будут. Необходим только один визит немецких представителей, а потому это должны быть офицеры со всеми полномочиями действовать от имени их командира. Ни слова о почетных условиях. Молчание Александера по этому поводу показывало, что никто не будет заботиться о том, чтобы немцы имели хорошую мину при плохой игре, а также мудро исключало всякие предварительные дискуссии по этому вопросу. С этим текстом Парильи и Циммер вернулись в Италию.
Нас обнадеживало нынешнее состояние дел, в отличие от предыдущей недели, когда угрозы Гиммлера, казалось, парализовали Вольфа и застопорили все, что он делал. Он поговорил с Кессельрингом о поддержке своего плана, затем съездил к Витингофу и сделал все, чтобы того убедить. Новым препятствием представлялся Витингоф, с его воинской честью.
Чтобы попробовать преодолеть трудности, возникшие из-за упрямства Витингофа, Гаверниц вызвался лично отправиться в штаб немецкого генерала попытаться на месте развеять его сомнения. У Гаверница был большой опыт общения с немецкими генералами. Он хорошо знал их менталитет и то, что за ним стояло, – их моральные нормы, предрассудки и предубеждения. Он был американцем, но немецкий был его родным языком. Он в совершенстве знал и понимал позицию союзников, пользовался доверием Вольфа и присутствовал почти на всех переговорах по операции «Восход» с самого ее начала. Его план заключался в том, чтобы приехать, возможно в сопровождении Вайбеля, прямо к Витингофу и убедить того не настаивать на его требовании воинских почестей. Гаверниц считал, что во время своей миссии может положиться на защиту Вольфа, хотя это было смелым предприятием – американскому гражданину поехать во вражеский стан, когда шла война и немцы яростно сопротивлялись наступлению союзников.
В штабе фельдмаршала Александера в Казерте предложение отклонили. Там восхищались храбростью Гаверница, но посчитали предложение слишком рискованным. Более того, они не верили в искренность немцев. Возникало ощущение, что, возможно, основной целью немцев в операции «Восход» было, помимо прочего, вбить клин между союзниками и русскими. Мы с этим не соглашались, но в тот специфический момент было не до радиодебатов.
Наши надежды на успешный исход операции
Незадолго до этого, предвидя серьезность вопроса, я попросил нашу базу в Лионе, возглавляемую Генри Хайдом, поискать радиста, говорящего по-немецки. В течение зимы наши люди собирали и обучали европейцев различных национальностей для заброски их с самолетов в Германию с рациями в качестве агентов за линией фронта, наблюдающих и сообщающих о передвижениях германских войск, гражданском сопротивлении и т. п. Из этой группы обученных агентов база рекомендовала нам человека, который, похоже, отвечал требованиям и был готов встретиться с любыми опасностями. Радист, которого Генри Хайд прислал нам, был чехом, примерно 26 лет, по имени Вацлав Градецки. Это был невысокий, приземистый, черноволосый, довольно необщительный парень. Мы тут же прозвали его «Маленький Уолли». Он знал немецкий почти в совершенстве и был обучен работе на радиопередатчике на одной из наших баз в Южной Италии. Приключения, которые он пережил за 6 военных лет, показывали, что он способен позаботиться о себе почти в любой ситуации. Его арестовали немцы в 1939 году в Праге, где он учился в Карловом университете, одном из старейших в мире. Его отправили в концентрационный лагерь в Дахау, которым управляли эсэсовцы, где его заставляли заниматься тяжким трудом, били, морили голодом. Через шесть месяцев Уолли бежал. Мало кому удавалось бежать из Дахау, и те, кто совершал побег, обычно далеко не уходили. Уолли, однако, сумел прожить в подполье в Германии три года. Он представлялся чернорабочим, работал на фабриках и в то же время поддерживал связь с чешским Сопротивлением и передавал ему разведывательные сведения, которые удавалось добыть в Германии. В конце концов его поймали во время облавы в небольшом городке в Баварии и, ввиду отсутствия документов, арестовали и отправили в лагерь для военнопленных. Он сумел выдать себя немцам за беглого военнопленного, а не бывшего узника концентрационного лагеря (что означало бы для него смерть). Он бежал из лагеря для военнопленных и направился в Швейцарию. Из Швейцарии он перебрался во Францию сразу же, как только оттуда ушли немцы, и вышел на контакт с УСС.
Несколько бесед с Уолли убедили меня, что он тот человек, который нам нужен. Я дал ему инструкции, не сглаживая никаких острых углов. Я объяснил Уолли, что ему придется на итальянско-швейцарской границе превратиться в офицера СС, и он не моргнул глазом. Это подтвердило мое впечатление о его мужестве, если учесть, сколько ему довелось вытерпеть от эсэсовцев. Вольф предложил, чтобы наш радист работал не из его штаба в Милане, что было бы для всех слишком опасно, а из комнаты в офисе Циммера. Поэтому я объяснил Уолли, что его укроют в доме офицера СС, который встретит его на границе, что ему нельзя покидать этот дом и что он должен принимать наши сообщения и передавать нам те, которые будет ему давать этот офицер. Принятые сообщения он должен был отдавать этому офицеру. Я никак не объяснил ему причины, по которым он едет, или суть операции, в которой он играл такую огромную роль. Он не задал мне ни одного вопроса.
13 апреля Циммер позвонил с границы, и Уолли отвезли на встречу с ним. У Уолли были с собой в чемодане рация, шифровальные таблицы и сигнальный план, смена нижнего белья, носки и огромное количество сигарет. Циммер отвез его в Милан и разместил в доме на Виа Чимароза на верхнем этаже с тем, чтобы Уолли мог натянуть антенну на крыше. В здании располагался штаб службы контрразведки СС по Пьемонту. Этот район был почти полностью реквизирован СС, но в комнату Уолли доступа не имел никто, кроме Циммера и Парильи. 14 апреля в Казерте поймали первый сигнал от Уолли. Он вступил в дело, и мы в Берне получили мощный инструмент для своей работы: независимую и безопасную связь с генералом Вольфом.
Как раз в это время меня вызвали в Париж. Там был генерал Донован, и он хотел со мной увидеться. Он, в частности, хотел услышать подробный отчет об операции «Восход». Я решил взять с собой Гаверница, поскольку тот тоже мог поделиться своими личными впечатлениями о Вольфе и других участниках операции.
За день до отъезда на связь вышел один из наших австрийских агентов и сообщил, что начальник разведки СС в Австрии приехал в Швейцарию с твердым намерением встретиться со мной. Это был Вильгельм Хёттль, один из высокопоставленных чинов ведомства Кальтенбруннера. Имя Хёттля как нашего потенциального визитера, упоминалось несколькими месяцами ранее одним из австрийских агентов, приезжавшим в Швейцарию с мирными посланиями от Кальтенбруннера. Мы к тому времени были в достаточной мере предупреждены Вольфом о том, что Кальтенбруннер недоволен нашими независимыми предложениями о капитуляции и пытается помешать их исполнению. Мы предположили, что за просьбой Хёттля о встрече скрывается прямая попытка Кальтенбруннера перерезать связи, налаженные Вольфом, которого он был не в состоянии остановить каким– либо другим способом. У меня не было желания встречаться с Хёттлем, и в любом случае я покидал страну. Однако мне было интересно услышать, что желает поведать нам Кальтенбруннер. Поэтому я попросил одного из своих помощников, специализировавшегося на австрийских вопросах, но не подозревавшего об операции «Восход», поехать в Цюрих и встретиться с Хёттлем. Во всем нашем учреждении в операцию «Восход», кроме меня и Гаверница, были посвящены только два офицера. Один из них, капитан Трейси Барнс, должен был принять посланника от Вольфа, если бы тот прибыл в Швейцарию в мое отсутствие.