Тайная семья Высоцкого
Шрифт:
— С Константином Симоновым во время съемок пообщаться довелось?
— С Кириллом Михайловичем? — это его настоящее имя, — конечно. Помню, он Лаврову свою книгу подарил с надписью «Кириллу от Кирилла!». Вместе с режиссером Александром Борисовичем Столпером мэтр учил нас военному ремеслу. Когда я, совершенно измученный дублями, не мог завершить сцену боя с эффектным выражением лица, Симонов подошел и сказал: «Игорь, представьте, это ваш последний бой». В очередном дубле я проревел перекошенным ртом: «Вы нас на испуг берете? А мы вас на мушку, б-л-я-д-и!» Все застыли. Симонов захлопал в ладоши. Последнее слово на озвучании, естественно, пришлось заменить на другое — «подходи!». Но кадр получился сильным и в фильме остался. На встречах со зрителями обязательно находилась
— О пьянстве Владимира Семеновича ходят легенды. Алкоголь на самом деле помогал ему в творчестве или это было чисто бытовым явлением?
— Однажды я присутствовал на спектакле, когда пьяный Высоцкий, игравший Керенского, упал прямо на сцене. Часа за два до спектакля мы с ним выпили граммов по сто крепенького бренди. Где уж он потом еще набрался, не знаю. Володя вышел на подиум с характерным жестом — рука за кителем, постоял немного и плашмя, совершенно не прикрывая лицо, рухнул на сцену. Зал загудел, занавес сразу закрыли. Народ запричитал, заохал. Я же еле держался от смеха. Похожий случай уже имел место: на одном из шефских концертов в Зеленограде мы с Вовкой, вооруженные гитарами и крепко поддатые, вместе падали на сцене. Пьянства как такового в нашем кругу не было — просто жили в охотку!
— Снявшись в шестидесяти пяти фильмах, наверное, чувствуешь себя мэтром отечественного кино?
— (Смеется). Как актер я, конечно, состоялся. Особенно в молодые годы поиграл очень много. Но после съемок «Иванова катера», когда мне было уже за 40 лет, образовался провал. Приходилось сниматься только в эпизодах. Правда, поработал еще над образом Ворошилова в фильмах «20 декабря» и «По второму кругу». Говорят, в гриме я очень на него похож. В начале 90-х годов мне еще раз предложили его сыграть. На кинопробе говорят: «У вас очень добрые глаза, а он же был такой гадиной!» И не утвердили. К тому времени я уже сам стал делать фильмы, что дало повод друзьям-киношникам найти оправдание моим актерским простоям: «Как это мы будем снимать режиссера?»
Сегодня отношение ко мне режиссеров, похоже, стереотипное — как к советскому киноактеру. Такого амплуа, как социальный герой, уже давно нет. И в каком качестве снимать Пушкарева, они не знают.
Иногда думаю — почему великие режиссеры становились великими? Потому что снимали фильмы о жизни. Ведь жизнь — это борьба! С кем и за что бороться сегодня? С деньгами и за деньги? Если художник хочет биться со злом внутри себя, ему на это копейки никто не даст. Великая сила искусства как раз и состоит в противоборстве художника с властью. Почему безжалостно резали хорошие картины? Знаешь, отчего уже в наше время не снимал Станислав Ростоцкий, хотя и деньги давали? Ему не с чем было бороться. Утверждаю категорично — художников в нашем кино нет! Михалков? Кто посмеет сказать самому Никите Сергеевичу слово против? А с ним даже по «Сибирскому цирюльнику» есть о чем крепко поспорить.
— У тебя самого случались конфликты с бюрократической партократией?
— Когда меня утверждали на роль космонавта в фильме «Самые первые», министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева с недовольством произнесла фразу: «На роль космонавта мальчика, который играл в фильме «А если это любовь»? Да вы что?» Тот фильм она по-чиновьичьи ненавидела. Потому что в нем впервые в нашей стране по-настоящему было рассказано о любви между школьниками. Хотя сама Фурцева в личной жизни была несчастным человеком. Из-за этого, говорят, и к рюмочке прикладывалась. Произведения советского искусства должны были верно отображать идеологию. А тут — любовь и даже секс, которого в Советском Союзе как бы не было. Картина «А если это любовь» чуть ли не на крови и костях выросла. Снимали года полтора. Выпустили еще через год. И критики прошлись по ней калеными перьями. Хотя сценарий написан почти по статье в «Комсомольской правде». Правда, в реальной жизни влюбленные все-таки покончили с собой. В нашей картине концовка должна была быть более оптимистичной. С огромным трудом
— У вас с Жанной Прохоренко был настоящий роман?
— В то время мне исполнилось 22 года, ей — 20 лет. Только успел первый раз жениться, и у Жанны уже был муж — кинооператор Евгений Васильев. Ничего личностного в наших отношениях не наблюдалось. Но как в актрису и партнершу я в нее безумно влюбился. Играть интимные отношения и оказаться «тупее» своей юной партнерши было совершенно естественным для моего возраста. Жанну я немного стеснялся. Она же интуитивно, чисто по-женски, мягко вела линию любви. При слове «мотор» буквально оживала. К сожалению, у Прохоренко сложилась трудная судьба и в жизни, и в искусстве. Многие свои замечательные качества эта актриса так и не сумела раскрыть.
— Работа в фильме о первом советском космонавте «Самые первые» давалась тяжело?
— Гагарин полетел в космос 12 апреля 1961 года. Фильм начал сниматься месяца за полтора до его полета. Никто из нас о подготовке космонавтов даже не догадывался. Сама картина, имевшая название «Я родился в рубашке», снималась в жанре фантастики. Автор сценария Алексей Тверской работал профессиональным астрофизиком. Но даже он вряд ли предполагал, что полет человека в космос произойдет так скоро. Известие о старте Гагарина стало для всей съемочной группы шоком. Жизнь нас опередила. Съемки пришлось сворачивать. Начали переделывать сценарий. И тут фильмом заинтересовались высшие власти. Режиссера и сценариста стали таскать в ЦК и по министерствам. Актеров познакомили с ребятами из первого отряда космонавтов. Оказалось, что при весе в шестьдесят семь с половиной килограммов и при росте 173 сантиметра, с русскоязычной физиономией, я идеально подходил по всем параметрам для полета в космос. Недоставало одного пункта — членства в партии. Но ребята из отряда, чувствуя отношение руководства к этому факту, сказали: «Этот парень наш!» и написали письмо в высшие инстанции. Так началась наша «предполетная» подготовка: пятеро актеров месяц занимались парашютным спортом, после чего совершили по три прыжка с парашютом. Меня, как главного героя, стали еще испытывать на центрифуге. Поскольку я был парнем крепким, задавали норму перегрузки от трех до шести так называемых G.
— Тебя, как представителя творческой профессии усиленно оберегали?
— Как-то во время очередной съемки чувствую, мордашка разъезжается в разные стороны. А глаза буквально начали вылезать из орбит. Пальцами стал искать кнопку сигнала о плохом самочувствии. Со мной творилось что-то непонятное. Когда центрифугу остановили, выбраться оттуда самостоятельно я уже не смог. Оказалось, по просьбе режиссера с целью правдивого изображения жизни, мне увеличили перегрузку до семи G. И лицо «поплыло». Санитары вынесли мое тело на природу и положили на лавочку. Сквозь птичий щебет вдруг слышу объявление по радио: «Благополучно приземлился Герман Титов!»
Но самым главным для космонавтов всегда считалось испытание в сурдокамере. Просидеть без всякого общения с внешним миром сначала трое суток, потом пять, две недели оказалось под силу не многим. Если выдержишь, «сажали» еще на месяц. Писать и какать нужно было, не вставая с ложемента — специального космического кресла. Говорят, даже у здорового человека после трех суток одиночества могли глюки появиться. Для меня сделали исключение, пробыл в одиночке ровно три часа.
— А вам не дали испытать на себе чувство невесомости?
— К этому все постепенно и шло. Впервые в мире пять советских актеров на Ту-104 стартанули в стратосферу. Внутри самолета огромный салон, огороженный сеткой. Внизу постелены обычные спортивные маты. Дали полетать аж по восьми так называемым горкам в течение 40 секунд на каждой. В это время шла съемка. Парить, не чувствуя собственного веса, оказалось не просто: немного в сторону ногами оттолкнешься, тут же из кадра вылетаешь и бац в стенку!