Тайная власть

Картленд Барбара

– Но вашему отцу удалось убежать.

– Да, он убежал, но всю оставшуюся жизнь проклинал Россию и все то, что с ней было связано, – ответил князь. – Он приехал в Англию со всем своим состоянием и бесчисленными сокровищами, доставшимися ему по наследству. – Он немного помолчал и продолжил: – Иконы, которые я вам показывал, перешли ко мне от отца. Они лежали не распакованными с тех пор, когда отец уехал из России и пока я не купил Чарл.

– И вы раньше никогда не видели их! – воскликнула Алана.

– Нет, пока не устроил специально для них эту комнату, – покачал

головой князь. – Вы были одной из немногих, кто побывал в ней. – Алана смотрела на него широко открытыми глазами, но он спокойно продолжал: – Возможно, вы знаете, что мой отец женился на дочери герцога Ворминстерского и воспитывал меня в чисто английском духе. Я учился в английской школе, потом в английском университете. Я даже три года служил в английской армии и ушел в отставку только тогда, когда умер отец. После его смерти я понял, что теперь сам себе хозяин и не обязан подчиняться тем правилам, которые он предписал мне. – Князь остановился и добавил звенящим голосом: – Но мне самому казалось, что я ненавижу и презираю все русское! Некоторое время в комнате стояла тишина.

– Пусть так, но… вы же наполовину русский, – наконец произнесла Алана.

– Думаете, я не сознаю этого? – почти грубо ответил князь. – Я всегда боролся с теми чувствами, которые не сочетались с английской стороной моего характера. И больше всего я боролся с тем, что вы называете "инстинктом" – с предчувствиями, внутренним знанием, которые недоступны для понимания англичанина. – Он глубоко вздохнул. – Я рассказываю вам все это, чтобы вы поняли, какую я совершил ужасную ошибку, когда, вопреки воле отца, женился не на англичанке, а на венгерке.

– Но вы… любили ее? – Алана чувствовала, что вопрос нескромен, но не могла удержаться, чтобы не задать его.

– Да, любил, – признался князь. – По крайней мере, тогда мне так казалось. Она была очень красива, своевольна, заядлая лошадница. У нас было много общего. – Его глаза блеснули в свете керосиновой лампы, когда он продолжил: – Через несколько недель после свадьбы я понял, что совершил ошибку, но было уже слишком поздно. Потом, как вы знаете, она упала с лошади. Это произошло целиком по ее вине.

– Какая… трагедия! – сочувственно произнесла Алана.

– Для меня это не было трагедией, – сказал князь. – Я стал свободным. Я колесил по свету, делал все, что мне ни заблагорассудится. Как вы, должно быть, слышали, у меня было множество любовных романов. – И, скривив губы в усмешке, он добавил: – Как много лжи кроется в этом слове – "любовь"! В его голосе прозвучала горечь. Алана подумала о прекрасных женщинах, которые бросались к его ногам. Пусть даже все они были так же пусты, как леди Одель, тем не менее они отдавали ему свое сердце.

– Да, в моей жизни было множество женщин, – проговорил князь, – но я решил, что женюсь на англичанке, такой же консервативной и лишенной воображения, какой была моя мать. Тогда мои дети будут русскими только на четверть и доля русской крови будет убывать с каждым поколением.

Он говорил так яростно, что Алана стиснула руки, но промолчала.

– А потом, потом вы сами

знаете, что случилось, – уже совсем другим голосом проговорил князь. – Вы приехали в замок с той девушкой, которую леди Одель выбрала мне в невесты, и разбудили во мне все те чувства, которые я отрицал в себе, которые пытался перечеркнуть с тех пор, как был еще ребенком.

– Это вышло… непреднамеренно.

– Знаю, – ответил князь. – Но как только мы взглянули друг другу в глаза, между нами возникло что-то, чего я ни с кем до вас не испытывал, да и вы, как мне кажется, тоже.

Алана шевельнула губами, желая ответить, но сдержала себя, чтобы не прерывать хода его мыслей.

– Мне трудно объяснить, почему я повел вас в ту комнату, – продолжал князь. – Наверное, мне хотелось убедиться, что я не ошибся в своем ощущении, что это не просто моя фантазия.

– Любая на моем месте… была бы тронута… красотой икон, – нерешительно проговорила Алана.

– Вы сами знаете, что это не так, – резко возразил князь. – Обычные люди испытали бы совсем другие чувства, нежели вы или я. Они пришли бы в восторг от красоты икон, по достоинству отнеслись бы к их ценности, но разве они почувствовали бы исходящую от них силу, то, что через них говорит Бог, как вы сами выразились? – Алана опустила глаза на свои сжатые руки, и князь продолжил: – Когда я вышел из комнаты, то почувствовал такой страх, какой никогда до этого не испытывал.

– Страх?

– Разумеется! Я испугался того, что все русское во мне вдруг выплыло на поверхность. Оно выплеснулось из меня подобно лаве, вырвавшейся из вулкана, который я считал потухшим, но который пришел в движение от одного вашего прикосновения.

– Это… не может быть правдой.

– Я говорю абсолютно честно, – сказал князь. – Я ненавижу вас за то, что вы так растревожили меня.

– Вы… весь следующий день… избегали меня.

– Еще бы! Я был не в состоянии говорить с вами, но неужели вы предполагаете, что я хоть на минуту, хоть на секунду мог забыть о вас? Вы, как иконы, непостижимым образом притягивали меня к себе, и спасения не было.

Алана подумала, что сама испытывала подобное чувство по отношению к князю. Ее мысли были полны им, словно он обладал тайной властью над нею.

– Я убедил себя, что смогу освободиться от вас, если буду придерживаться первоначального плана, который придумала леди Одель, и женюсь на ее племяннице. Я рассудил, что, если она станет моей женой, вы вернетесь к себе в Ирландию и я никогда больше вас не увижу. – Он коротко рассмеялся. – Я явно недооценил силу русской стороны моего характера. Вулкан неистовствовал, языки пламени поднимались все выше и выше, и когда, играя на скрипке, вы в музыке рассказали мне обо всем, что думаете и чувствуете, я уже ничего не мог поделать и… сдался. – Князь произнес последние слова таким нежным тоном, что у Аланы сердце перевернулось в груди. – Тогда я понял, – продолжал он, – что от любви нельзя отмахнуться и бороться с ней бесполезно. Я нашел любовь в тот момент, когда меньше всего ожидал этого. Долгие годы я считал, что мне недоступно настоящее счастье.