Тайная жизнь Фиделя Кастро. Шокирующие откровения личного телохранителя кубинского лидера
Шрифт:
Зрелище было грандиозным. На протяжении всех сорока километров, отделяющих аэропорт от столицы, стояли, образовывая живую изгородь по обеим сторонам дороги, десятки, даже сотни тысяч корейцев, размахивавших кубинскими и корейскими флажками. Через равные интервалы, каждые пятьдесят метров, были выставлены портреты Кастро и Кима. На каждом повороте, словно мимолетные видения, мелькали танцовщицы в белом, желтом или небесно-голубом, исполнявшие танцы с веерами, зонтиками и лентами; они двигались, словно роботы, под унылым серым пхеньянским небом.
Поскольку моя машина ехала на добрый километр впереди президентской, у меня была возможность увидеть, как власти добивались
Цель этого официального двухдневного визита, начавшегося 10 марта 1986 года, была проста. Для Фиделя он стал проявлением вежливости по отношению к корейцам, которые каждый год передавали ему в своем гаванском посольстве приглашение на празднование их Дня независимости 9 сентября 1948 года и никогда не забывали сделать ему подарок на 13 августа – день его рождения. Разумеется, речь шла и о поддержании связей между «братскими странами». И для этого между Кубой и Северной Кореей был подписан «договор о дружбе и сотрудничестве».
Все было очень сухо, протокольно. Мы осмотрели город, по которому ездили только полицейские машины. Полюбовались двадцатиметровой бронзовой статуей корейского вождя. Потом Ким Ир Сен с гордостью продемонстрировал Фиделю макет плотины, строящейся где-то в провинции. За два дня Лидер максимо был трижды награжден: золотой медалью Корейской Народно-Демократической Республики, орденом Государственного Флага и медалью «За воинскую доблесть». Вечером мы посетили пхеньянский Большой театр, где смотрели балет, сюжет которого из нас не понял никто, кроме Фиделя, у которого был переводчик. Но, поскольку во всем присутствовал культ личности вождя, можно было предположить, что спектакль прославлял Ким Ир Сена, который показался мне одновременно интровертом и человеком, умеющим внушить страх. Ему даже не надо было отдавать приказы: достаточно было одного взгляда, чтобы окружающие бежали к нему, соперничая друг с другом в раболепствовании. Однако из-за языкового барьера мне не удалось поговорить со своими корейскими коллегами, чтобы побольше узнать об их стране, их руководителях, их обычаях. У меня создалось ощущение, что я оказался в каком-то сюрреалистическом немом кинофильме.
Я решил проверить, действительно ли в Корее везде натыканы микрофоны, о чем предупреждали наши службы. И вот на следующий день после нашего приезда я в лифте гостиницы с фальшиво-простодушным видом обратился к своему коллеге-кубинцу: «Знаешь что? Мне бы очень хотелось почитать произведения Ким Ир Сена на испанском. Наверное, это очень интересно. Увы, на Кубе их не найти. Жаль, правда?» После этого мы отправились на торжественный ужин, устраивавшийся в честь Команданте. По возвращении нас ждал
В ту ночь я в первый и последний раз в жизни увидел Фиделя пьяным. Начальник эскорта попросил меня подежурить перед дверью президентских апартаментов, объявив, что к Команданте зайдет Хуанита. Как я уже говорил, полковник кубинской разведки Хуана Вера, Хуанита, как ее называли, была в то время не просто переводчицей Фиделя: она также была его любовницей. Действительно, через некоторое время она постучалась в дверь апартаментов, где пробыла два или три часа, после чего вернулась в свой номер. Еще через некоторое время Команданте, который всегда ложился поздно, приоткрыл дверь. Тут же я встал с кресла, чтобы узнать, что он хочет. Но, высунув голову в щель двери, он тут же в испуге отшатнулся.
– Санчес, – спросил он шепотом, как если бы мы находились в заколдованном замке, – кто эти двое перед моей дверью?
Я тут же понял, что у него заплетается язык. По всей очевидности, он пропустил много стаканчиков виски «Чивас Ригал» из стоявшей на столике бутылки.
– Э-э, Команданте, там никого нет…
– Как это нет? Вон они! Кто это?
Я понял, что Фидель указывает на наше отражение в огромном зеркале, занимавшем всю стену напротив двери апартаментов!
– Команданте, там никого нет: это просто наше отражение в зеркале.
– А, ну ладно… Слушай, я никак не могу заснуть на этом чертовом матрасе – он слишком жесткий.
Надо сказать, что обычно Фидель путешествовал за границу со своей собственной кроватью, большой, деревянной, которую мы привозили из Гаваны, собирали и устанавливали там, где он останавливался на ночь, стараясь ставить его тапочки справа. Но по причине, которой я уже не помню, в этот раз кровать осталась на Кубе.
– Оставайтесь здесь, Команданте, я постараюсь найти матрас помягче.
– Тогда я пойду с тобой, – ответил он.
И вот я отправился в ночной поход за матрасом, в сопровождении Фиделя, одетого в небесно-голубую пижаму и сильно нетрезвого. Самым простым вариантом было отдать ему мой собственный матрас, поэтому мы отправились в мой номер, где взвалили вожделенный предмет себе на плечи. Когда мы пошли по коридору обратно, я поймал себя на мысли, что приказываю Команданте революции: «Осторожно! Правее! Ай! Нет, левее! Теперь вертикально, иначе он не пролезет в дверь». Если северокорейцы действительно снимают и пишут все, значит, где-то в секретных архивах Пхеньяна дремлет кинолента, достойная Чарли Чаплина…
По возвращении в апартаменты Фидель заставил меня еще час просидеть с ним, чтобы поговорить (следует помнить: «поговорить» с ним означает, что говорить будет он один) и поделиться своими впечатлениями от поездки. «Дисциплина у корейцев великолепная», – восхищенно говорил он, не догадываясь, что население «дрессируют» ударами дубинок. Заметил ли он страдания корейцев? Возможно, что нет, потому что Фидель, существо до предела эгоцентричное, не способен ни поставить себя на чужое место, ни понять чувства другого человека. Вместо всего этого он вспоминал гигантскую статую Ким Ир Сена, которая произвела на него сильное впечатление, как и на всех членов кубинской делегации. Если не считать этих двух фактов, Фидель, как мне кажется, был не в восторге от корейской системы и от Кима. Например, он ни слова не сказал об их экономической модели, из которой, по правде говоря, заимствовать было нечего.