ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)
Шрифт:
Глава двадцать первая
НЕЗРИМЫЙ ИСПОЛНИТЕЛЬ
Света боялась в себе неожиданного.
С детства она росла без отца, и мать, поглощенная своими мыслями и заботами, не обращала на нее особого внимания. Поэтому Свету никогда никто не воспитывал, не вразумлял, не наставлял, и вместо воспитателя и советчика она чутко прислушивалась к тому мнению о себе, которое складывалось у окружающих. Чтобы вести себя правильно, надо было ни в чем не противоречить этому мнению, оправдывать его своими словами,
Запас привычного истощался, а запасы неведомого скапливались, набухали и лавиной устремлялись в прорехи, которые она не успевала латать. Минутами Света до неузнаваемости менялась. Кто-то помимо нее произносил слова, сопровождая их не свойственными ей, пугающе чуждыми жестами. Кто-то совершал поступки, которых Света никогда не ждала от себя и не знала, как их оценить, как к ним относиться и с чем их сверять.
Когда обнаружился Жоркин обман, она стала тихо изводить и преследовать мужа. Внешне она оставалась по-прежнему терпеливой и робкой, какой ее и привыкли считать, но в душе совершалась кропотливая работа, нацеленная на то, чтобы причинить мужу больше зла, больнее уколоть, глубже ранить. Света чувствовала странную готовность творить зло, испытывая редкое наслаждение от сознания причиненной кому-то, - может быть, в отместку - боли.
Из человека доброго и уживчивого она катастрофически быстро превращалась в чудовище, монстра, злодея, и остановить ее ничто не могло. Иногда Света сама пугалась тайной нацеленности своих слов и поступков, даже не распознавая до конца их смысла, и тогда списывала смутно ощущаемую вину на свое неведение, служившее незримым исполнителем ее воли.
– Что ты все точишь, точишь, словно червяк древесный!
– однажды взвился как ужаленный Жорка, не выдержав ее тихой, заунывной, монотонной осады.
– Я?!
– Света искренне удивилась, явно не подозревая, что ее действия отвечают тому названию, которое выискал для них муж.
– Ну, было у меня, что ж теперь! Давай налаживать жизнь... можем к отцу Александру съездить. Давно тебя зову, а ты ни в какую!
Она услышала, уловила, учуяла в его словах то, что заставляло в них отчасти поверить, но требовало от него дополнительного испытания.
– Жорик, - позвала его загадочно Света, заговорщицки суживая глаза, - а вот скажи, что она... гадина.
– Она?! Пожалуйста...
– Своей угодливой готовностью выполнить просьбу жены он представлял в самом незначительном свете сам факт ее предательского выполнения.
– Жорик, - Света словно бы уговаривала его выпить горькую, маслянистую настойку, обещавшую принести облегчение, на которое он сам уж и не надеялся, а ждал лишь скверного и противного вкуса во рту, - ну скажи... А твой отец Александр - упырь, раз о нем такое пишут.
– Читала?
– Читала. Не первый раз. Скажешь?
– Пожалуйста. Она... ну, дурочка, словом, и сам я дурак, - судорожно сглотнул он.
Глава двадцать вторая
ПРАВИЛА… ПРАВИЛА…
После этого Жорка напился, безобразно, с дракой, буйством, разбитыми стеклами. И когда его заталкивали в зарешеченную сзади милицейскую машину, сорвался ногой
– совершенно трезв. Трезв, как стеклышко – то самое, которое он разбил, и осколки на земле валялись, посверкивали.
Трезв и способен думать, серьезно и о серьезных вещах.
Жорка решил, что в жизни ему не хватало настоящих правил, он их боялся и избегал, считая, что они только мешают жить. Жорка уставал и маялся от всего, что становилось правилом, входило в привычку, и его ужасало главное из них: жить, как все. Поэтому, вопреки всем навязываемым правилам, он и бросил завод, устроился в мебельный, и всемогущая судьба, временно поселившаяся на Лубянке, свела его с отцом Александром.
Поначалу тот тоже показался ему воплощением все того же скучного правила: венчания, отпевания, требы, по-стрекозьи прозрачные невесты, нарядные восковые покойники, кресты над замшелыми могильными плитами, травка и граненый стакан, накрытый ломтиком черного хлеба (не закусишь, так занюхаешь!).
И вот отец Александр с портфельчиком, в пальто, наброшенным поверх рясы, спешит, торопится, не опоздать бы на электричку...
Но постепенно Жорка стал замечать, что в присутствии отца Александра он стыдится чего-то, смущается, робеет. Он долго не мог понять причины этого, но затем осознал, что отец Александр его чем-то непреодолимо притягивает, что он его побаивается, но очень уважает и, может быть, даже любит и боится предстать перед ним тем, кого тот в нем по своей доверчивости совершенно не подозревает: посланником судьбы-Лубянки... А если и подозревает, то терпит, хотя, наверное, и презирает. Жорке же хотелось, мучительно, затаенно, жгуче хотелось стать достойным любви отца Александра.
Отступления от правил ничего ему не дали, и он слепо уверовал в правило, одно-единственное, забытое людьми, следуя которому они могли бы открыть в себе любовь, как знатоки и прозорливцы по веточке лозы находят в пустыне воду.
Это правило и сделало бы их счастливыми. И Жорка вспомнил, как он был счастлив и как он всех любил, когда в третьем классе ему за хорошую учебу подарили книгу с размашистой, завитушечной подписью директора. Да, чубатого, с высоко остриженным затылком – Петро Богдановича. И теперь эта минута - он подходит, сияющие, повернутые в его сторону (словно у гвардейцев при команде: «Равняйсь!») лица за столом, и ему торжественно вручают - была самой важной и значительной в жизни.
– Слышь, батя, книгу мне подарили... в третьем классе, - обратился он к участковому с малиново-красным, обветренным лицом и седыми бровями, сидевшему спереди, рядом с шофером.
– В колонии, что ли?
– В школе, в третьем классе... Честное слово!
– Ладно, сиди у меня, отличник!
– Честное слово, говорю! Способный я был и бедовый... «Записки охотника» называлась. Читал?
Участковый отвернулся, как отворачиваются, чтобы не выругаться.
– Слышь, не пьяный я. Не пьяный! Хошь, дыхну?