Тайное тайных
Шрифт:
Тогда же, в 1922–1923 гг., после публикации в литературном приложении к журналу «Накануне» рассказа Иванова «Дите» и издания в Берлине сборника рассказов «Седьмой берег», заметили молодого писателя и в русском зарубежье. Вл. Тукалевский, отметив, что среди «осколков потрясенной революцией русской литературы <…> более крепкими обещают быть те, которых называют „Серапионовы братья“», назвал автора рассказа «Полая Арапия» Вс. Иванова «подлинным художником»10. Позднее, уже в 1930-е годы, Н. Андреев вспоминал о впечатлении, произведенном в русском зарубежье ранними произведениями Иванова: «В свое время Всеволод Иванов предстал перед читателем и запомнился ему как автор „Партизан“, „Цветных ветров“, „Бронепоезда 14–69“, „Голубых песков“ и „Экзотических рассказов“. Его блестящая изощренность зрительных наблюдений, пафос драматических столкновений в сюжете; вечная психологическая встревоженность автора, непрерывная повествовательная подвижность, введение в рассказ – новое в то время – массового героя, приключенческое беспокойство
То, что у критиков русского зарубежья вызывало сомнение, – чрезмерная увлеченность Иванова образностью, экзотичностью, «словесное баловство» (Г Адамович) в ущерб вниманию к душе человека, идеологами советской литературы ставилось попутчику революции чуть ли не в заслугу: «„Душевные переживания“, которые так сладостно обсасывал прежний писатель кануна революции (Андреев и др.), <…> описываются теперь так элементарно просто, порою даже грубо до примитива. Сравните „трагические моменты“ у Вс. Иванова с приемами некоторых из „стариков“. Какое огромное различие! В душных клетках психологизма читателя теперь долго не держат»12, – писал А. К. Воронский в статье «Из современных литературных настроений» и пророчествовал: «Они еще молоды, современные литераторы, и, конечно, не создали так называемой „большой литературы“, но к этому дело идет. Мы стоим накануне расцвета художественного слова в России»13.
Однако ожидаемый расцвет оказался не таким, каким представляли его в начале 1920-х годов кормчие советского литературного корабля. Творчество Вс. Иванова, на которого они возлагали такие большие надежды, и вовсе пошло по иному пути, сближаясь во многом с отвергнутыми эпохой «стариками».
Буквально через несколько лет заговорили о «черном периоде» творчества писателя и на книгу «Тайное тайных» (1926) обрушилась сокрушительная критика: «Вереница черных, висельных рассказов, в которых писатель восстал против революции»; «мания и бред», «провозглашение власти слепых страстей» – и т. д. и т. п. В 1927–1928 гг. книга и ее автор попадают в водоворот литературно-политических дискуссий, связанных с троцкистской оппозицией. «Тайное тайных» становится аргументом в литературной борьбе «напостовцев» против «воронщины» и «Перевала» против «напостовцев». Критика «плотоядно» (Вс. Иванов) ищет в «Тайное тайных» следы психологизма «стариков» – апологию бессознательного, фрейдизм, бергсонианство. С конца 1926 г. разворачивается антиесенинская кампания, в которой книге «Тайное тайных» отводится особое место. Вектор оценок творчества Иванова начинает сдвигаться «вправо»: сначала из «левого» попутчика он превращается в «правого», затем уже представляет «левое крыло мелкобуржуазной литературы», а совсем скоро и вовсе «нащупывает почву для сближения с буржуазией»14. Апофеозом развенчания надежды новой русской литературы становится статья об Иванове в «Литературной энциклопедии» 1930 г.: «Образ асоциального, порабощенного примитивными инстинктами человека стремительно заполняет все творчество Иванова, упрощаясь и обезличиваясь до пределов голой схемы. <…> Техника оскудевает до последней крайности. <…> Мотивы и образы сливаются почти целиком, исчерпываясь в огромном большинстве случаев бунтом и неизменной победой биологии, „подсознательного“, над нормами социального общежития, над директивами общественного сознания. <…> Творчество позднейшего Иванова чуждо социалистической революции»15. Приговор был произнесен.
«Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?»16 – так формулировал суть проблемы «попутничества» Л. Троцкий в 1923 г. В 1930 г. Всеволод Иванов не хотел быть в Советской России писателем, которого «столкнут с поезда». Он отправляет письмо И. В. Сталину: «…после знаменитой истории с Б. Пильняком у Советской общественности создалось к попутчикам некое настороженное внимание, и наряду с Евг. Замятиным и другими довольно часто упоминалось мое имя как упадочника и даже мистика. Заявления эти остаются на совести наших критиков, и вызваны они были книгой моей „Тайное тайных“ и некоторыми рассказами, от стиля которых я сам теперь отказался и мотивы коих были вытянуты к жизни из моих, чисто личных, плохих настроений. Теперь я и сам бы с удовольствием от них отказался, но что написано пером – да и вдобавок „вечным“, – того не вырубишь топором. Сейчас я побывал во многих местах России, съездил с писательской бригадой по Средней Азии – в самой отсталой Советской республике Туркмении – и сам я чувствую и другие говорят, что дух мой стал крепче. Но, – известная тень правого попутчика еще лежит на мне густо…»17. Иванов просит разрешить ему поездку за границу, к Горькому, дабы «посмотреть, как и чем живут европейские рабочие», и «написать роман о советских горняках – „Углекопы“»18 (роман не будет написан). За границу Иванова отпустили. Правда, в отречение от «Тайное тайных» не поверили. Именно с «Тайное тайных» начался длительный период непечатания новых произведений писателя. 22 мая 1939 г. Иванов записывал в дневнике: «…Фадеев передал мне слова хозяина: „Иванов себе на
Легко было исследователям в конце XX в. упрекать Иванова в том, что он не проявил должной стойкости, не боролся: «Можно было и не слушать критику, тем более что не вся она была единодушна. Можно было не смирять „избыток фантазии“, с которым советовал бороться М.Горький. <…> Но Вс. Иванов поступил радикальнее – он сделал шаг в сторону. <…> Поддавшись критике, писатель сломал себе хребет. Он перестал быть равным самому себе»20.
Как будто отвечая на подобные смелые «советы» потомков, Вс. Иванов впоследствии писал в неотправленном письме к исследователю Н. И. Яновскому: «Не надо судить о Галилее только на основе его слов, когда он отрекался от своего учения о том, что Земля – шар. Есть истины более достоверные, чем наши отречения»21. К таким «истинам» принадлежит главная книга Вс. Иванова «Тайное тайных», которая столь многое определила в судьбе писателя и до конца жизни считалась самим автором лучшим из всего им написанного.
«…Путь Иванова – путь деградации. Поэт революционной партизанщины, по мере того, как выветривалось его революционно-крестьянское мировоззрение, – он превратился в поэта разлагающегося мещанства эпохи пролетарской революции».
«Путь, проделанный Ивановым, – от внешнего бытовизма к изображению внутренней драмы человека, от радостного опьянения борьбой и движением революции к невеселому взвешиванию ее ценностей, – соответствует всему развитию советской литературы, за пятнадцать лет своего существования сменившей натурализм героического стиля на психологизм и моральную тревогу».
Так по-разному оценили творческий путь Вс. Иванова от «Партизанских повестей» (1921–1922) к «Тайному тайных» (1926) на родине, в Советской России, и в русской эмиграции.
Каким же в действительности был путь писателя?
Автобиографий Вс. Иванова существует немало, и они часто не похожи одна на другую. Как объяснял позже он сам, скучно было писать одно и то же. Так что и автобиографиями-то их можно назвать условно. Приведем начало одной из них, которая писалась практически одновременно с рассказами «Тайное тайных», в ноябре 1925 г., и никогда не публиковалась:
«Был фокусником, глотал шпаги и огонь; на ремонте железных дорог работал, в монастыре жил – и многое другое. Воспитывать себя мне приходилось самому. Плохо то, что у меня совершенно не было руководителей: я читал без разбору. <…> К моменту революции я политически был совершенно безграмотен: например, в марте 17-го я долго не мог выбрать, кто лучше – меньшевики или эсеры – и сразу записался в обе партии. Участие мое в революции было совершенно случайным, многое произошло от любопытства. Я наблюдал колчаковщину со дня ее зарождения на всем протяжении Сибири, от Кургана до Владивостока. Легенды о моей партизанской деятельности надо оставить: партизан я видел мало, много записывал рассказов о них среди крестьян (курсивом обозначен текст, зачеркнутый автором. – Е. П.). Был в Красной гвардии и за участие в обороне Омска против чехов – мне пришлось долго и упорно скрываться от белых. <…>
Благодаря его (Горького. – Е. П.) письму, в конце 20-го я смог выбраться в Питер. Здесь я не умер с голоду и не повесился тоже благодаря Горькому: было очень голодно, а мне скучно и не могу я заботиться о хлебе. Я ем мало и как придется, и воспитал себя на том, что забота о хлебе – ерунда. Петербург же был огромный, голодный. В феврале 21-го при „Доме Искусств“ в холодной комнате М. Слонимского организовались „Серапионовы братья“. Это была моя первая настоящая школа»22.
Среди «серапионов» «брат Алеут» – такое имя получил Иванов – проводит два года. В ноябре 1923 г. Всеволод Иванов, к этому времени уже известный писатель, переезжает из Петрограда в Москву: «Дни учения кончились. Пришло время, когда надо много писать, издавать, редактировать, жениться, заводить семью, квартиру, библиотеку, даже и архив»23, – не без самоиронии признавался Иванов в «Истории моих книг» (1957). Семья, впрочем, уже образовалась: в сентябре 1921 г. Иванов женился на Анне Павловне Весниной – писательнице, участнице Пролеткульта, как и он сам приехавшей из Сибири в Петроград в первые годы после революции; в том же году родилась дочь. До квартиры, библиотеки и архива было еще довольно далеко. Едет Иванов в Москву прежде всего заниматься литературой, и столица не без оснований представляется ему местом, где это делать проще и выгоднее: «…если петроградские молодые писатели ограничивались в основном тем, что читали свои произведения друг другу, обсуждали их и бегали по редакциям альманахов, пристраивая свои рассказы, московские обладали уже издательством „Круг“, альманахом при этом издательстве, и, кроме того, известный критик А. К. Воронский предлагал в их распоряжение новый и единственный пока в стране „толстый“ журнал „Красная новь“»24.