То говорю, что скажут мне другие,Я те же вещи чувствую в час тот жеАбстрактной ночи и я тождотоджеВ степени разной с вами, дорогиеДуш зеркала, хотя равно благиеИ те, и эти, но слона ферзь ходже,Из нескольких монет одна находжеДругой, хоть все одеты, не нагие.Каждую ночь один и тот же ужасМне снится: лабиринта строгость. ЖалитКак аспид и клинком как тать кинжалитДракон в полёте, а на вид так уж ас.Я зеркало с музейным слоем пылиИ огненные буквы чёрной были.
7
Я
зеркала усталость отраженьяИ пыль музея. Вещи невкушённой —Золота мрака, девы разрешённой,В надежде смерти жду, чая вторженьяВ тайну её. Не встречу возраженьяКастильца, с цитаделью сокрушённойЕё сравнив, мечом распотрошённой,Чьи пуха и пера плавны круженья!Проникнуть в тайну жизнепродолженьяХочу теперь я перед рассмешённойПубликою почтенной, вопрошённой:«Над кем смеётесь, духом несолженья?»Не почестей ищу я, но служенья.Отдал Бог суд душе, любви лишённой.
Два лика бессоницы
Что такое бессонница?
Вопрос риторический: я слишком хорошо знаю ответ.
Это страх и вслушивание всю ночь в тяжелый и неотвратимый бой курантов, это попытка бессильными чарами унять одышку, это тяжесть тела, вертящегося с боку на бок, это стискивание век, это состояние бреда, а вовсе не яви, это чтение вслух давным-давно заученных строк, это чувство вины за то, что бодрствуешь, когда другие спят, это желание и невозможность забыться, это ужас оттого, что жив и опять продолжаешь жить, это неверное утро.
А что такое старость?
Это ужас пребывания в теле, которое отказывает день за днем, это бессонница, которая меряется десятилетиями, а не стальными стрелками часов, это груз морей и пирамид, древних библиотек и династий, зорь, которые видел еще Адам, это безвыходное сознание, что приговорен к своим рукам и ногам, своему опостылевшему голосу, к звуку имени, к рутине воспоминаний, к испанскому, которому так и не научился, и ностальгии по латинскому, которого никогда не знал, к желанию и невозможности оборвать все это разом, к тому, что жив и опять продолжаешь жить.
Из французского королевствадоставили стекла и камень,чтоб на Манхэттенском островевывести эти сходящиеся аркады.Они не подлог,а доподлинный памятник ностальгии.Голос американки нас приглашаетплатить, кто сколько может,потому что постройки — мнимость,и деньги, брошенные в тарелку,все равно обратятся в шекели или в пепел.Это аббатство ужаснейпирамиды Гизеха и Кносского лабиринта, поскольку тоже виденье.Слышишь лепет фонтана,а фонтан — в Апельсиновом дворике"или в песне "Асры".Слышишь звуки латыни,а латынь звучит в Аквитании,у самых границ ислама.На гобелене видишьразом гибель и воскресеньеприговоренного белого единорога,ведь время в этих местахживет по своим порядкам.Этот задетый рукою лавр зацветет,когда Лейф Эйриксон ступит на берег Америки.Странное чувство: похоже на головокруженье.До чего непривычна вечность!
1
Обитель
Набросок фантастического рассказа
В Висконсине, Техасе, а может быть, Алабаме ребята играют в войну между Севером и Югом. Я (как и все на свете) знаю: в разгроме есть величие, недоступное шумной победе, но могу вообразить, что длящаяся не один век и не на одном континенте игра достигает в конце концов божественного искусства распускать ткань времени или, как сказал бы Петр Дамиани, изменять былое.
Если это случится и после долгих игр Юг разобьет Север, нынешний день перестроит прошедшее, так что солдаты Ли в первые дни июля 1863 года выйдут из-под Геттисберга победителями, перо Донна допишет поэму о переселении душ, состарившийся идальго Алонсо Кихано завоюет любовь Дульсинеи, восемь тысяч саксов в бою
под Хастингсом разгромят норманнов, как раньше громили норвежцев, а Пифагор под Аргосским портиком не узнает щита, которым оборонялся, когда был Эвфорбом.
Послесловие
Исчерпав некое число шагов,отмеренных тебе на этом свете,ты умер, говорят. Я тоже мертв.И, вспоминая наш — как оказалось,последний — вечер, думаю теперь:что сделали года с двумя юнцамидалеких девятьсот двадцатых лет,в нехитром платоническом порывеискавшими то на панелях Южныхзакатов, то в паредесовых струнах,то в россказнях о стойке и ноже,то в беглых и недостижимых зоряхподспудный, истинный Буэнос-Айрес?Собрат мой по колоколам Кеведои страсти к дактилическим стихам,как все в ту пору — первооткрывательметафоры, извечного орудьяпоэтов, со страниц прилежной книгисошедший, чтобы — сам не знаю как —побыть со мною в мой никчемный вечери поддержать в кропанье этих строк…
Элегия
Тайком, скрываясь даже от зеркал,он просто плакал, как любой живущий,не думав раньше, сколькое на светезаслуживает поминальных слез:лицо неведомой ему Елены,невозвратимая река времен,рука Христа, лежащая на римскомкресте, соленый пепел Карфагена,венгерский и персидский соловей,миг радости и годы ожиданья,резная кость и мужественный ладМарона, певшего труды оружья,изменчивый рисунок облаковединого и каждого заката,и день, который снова сменит ночь.За притворенной дверью человек —щепоть сиротства, нежности и тлена —в своем Буэнос-Айресе оплакалвесь бесконечный мир.
Блейк
Что составляло розу — щедрый дар,непостижимый самому бутону?Не жаркий цвет, незримый для цветка,"не сладкий и неуловимый запах,не вес воздушных лепестков. Все этолишь беглый отсвет, канувшая тень.Им далеко до настоящей розы.Она таится в чаше, и в бою,и в небе, полном ангелов, и в тайном,незыблемом и необъятном мире,и в торжестве невидимого Бога,и в серебре совсем иных небес,и в мерзостном прообразе, ничем?не сходном с очертаниями розы.
Создатель
Мы все — твоя стремнина, Гераклит.Мы — время, чье незримое теченьеУносит львов и горные хребты,Оплаканную нежность, пепел счастья,Упрямую бессрочную надежду,Пространные названья павших царств,Гекзаметры латиняна и грека,Потемки моря и триумф зари,Сон, предвкушение грядущей смерти,Доспехи, монументы и полки,Орла и решку Янусова лика,Спряденные фигурками из костиМеандры на расчерченной доске,Кисть Макбета, способную и мореНаполнить кровью, тайные трудыЧасов, бегущих в полуночном мраке,Недремлющее зеркало, в другоеГлядящее без посторонних глаз,Гравюры и готические буквы,Брусочек серы в платяном шкафу,Тяжелые колокола бессонниц,Рассветы, сумерки, закаты, эхо,Ил и песок, лишайники и сны.Я — эти тени, что тасует случай,А нарекает старая тоска.С их помощью, слепой, полуразбитый,Я все точу несокрушимый стих,Чтоб (как завещано) найти спасенье.