Тайнопись
Шрифт:
— А известно ли вам, что в немецком языке есть девять модальных глаголов? — сказал Ксава. — Мне мой немецкий профессор говорил. Только больная психика может выдумать девять видов приказов!
— Така нудота! — осмелилась подать голос Цветана.
Нам принесли стопочки со шнапсом — от хозяев. Ксава, выпив свою малютку, порозовел и предложил Цветане спеть что-нибудь болгарское. Узнав, что у Дуни в чемодане есть непочатая «Московская», я предложил перебраться поближе к бутылке и устроить хоровое пение в номере, а не тут, где это явно нарушит работу бюргерских желудков какой-нибудь «Катюшей»,
Подошла краснощекая официантка. Я полез за деньгами. Пока она отсчитывала сдачу, Ксава, глядя на нее, бормотал:
— Боже, есть и такие… пышущие здоровьем?.. А я-то думал, что немки белы, как снег, и хрупки, как фарфор…
— Не забудьте про звезды и картошку! Фарфор — к звездам, а колбаса — к сосискам! — напомнил я ему. — У всех свои грядки!
Когда мы веселой гурьбой шли к номеру, мелькнул бородач, который попытался было заговорить с Цветаной о неполногласии в славянских говорах, но я оттер его плечом и настоятельно посоветовал обратиться по этому вопросу к узкому специалисту-фонологу. Зло глядя на меня, похрустывая пустой пивной банкой и ворча как пес, бородач отстал.
В номере академика усадили в кресло. Пошла в ход «Московская». Она, хоть и отдавала ацетоном, но была забористее местного шнапса. Пока Дуня и Ксава спорили о сортах зерновых в Самарской губернии, мы с Цветаной оказались в ванной и начали истово целоваться. Цветана устроилась на раковине, я вился вокруг, пытаясь стянуть с неё что-нибудь, но она дергалась, шептала:
— Чекай! Потом, после! Не можно! — то срывала, то одевала очки, охала, обмирала, вздыхала и вдруг неожиданно-ловко сама стащила с себя джинсы. На такой подарок я и не рассчитывал…
… Когда мы вылезли из ванной, оказалось, что «Московская» на исходе, а Ксава и Дуня, обнявшись, сидят на диване: она поет озорные частушки, а он постукивает в такт палочкой. Я устроился в кресле, Цветана — на подлокотнике. Похмелье ушло как сон, как утренний туман, плавно перетекло в дневную пьянку, вылилось в вечернюю попойку и завершается ночным неизвестным концом.
Тут сам собой вспомнился графин с водкой. Усадив Цветану читать академику болгарский фольклор, я отправился в свой номер. По дороге меня качало и носило от стены к стене, как на «Титанике» после первого удара айсберга.
Около пивного автомата слонялся бородач. Он нервно передергивал плечами и что-то злобно-злорадно бормотал себе под нос. В мусорном ведре блестела горка смятых банок. Увидев меня, он сардонически вопросил:
— И когда это закончится?
— Что?
— Заседание… ваше… уже… когда… завершится?.. — прошипел он яростно и задушенно (слова, казалось, застревали в его влажной от пива бороде). — Когда?
— Для тебя — никогда. Она моя баба и не советую терять время, чтобы не потерять чего-нибудь другого…
— Чего?
— Чего слышал, если уши власами не заросли. К вопросу о неполногласии… Безгласии… Или согласии… В качестве компенсации могу угостить стаканом водки.
Бородач ошалело
— А… где? — наконец, выдавил он, произведя в изнуренной пивом голове нехитрый, но верный расчет.
— Сейчас вынесу. Жди тут.
Я вошел в номер, взял горячий графин, сутки простоявший у раскаленной батареи, налил полный стакан, выпил сам «на посошок», плечом прихлопнул дверь, добрался до автомата и вручил стакан ученому пивоведу.
— Ё-моё! Горячая! — обжег он руку. — Ты что, гонишь её там? — уставился он на графин в моей руке.
— Ага. Из крови убиенных младенцев… Сразу не пей — задохнешься.
В номере, заметив, что Ксава уже в сильном ажиотаже, я решил ему больше не подливать, зато с Дуней и Цветаной выпил на брудершафт.
Пошло еще веселее. Разгорячившись, пыша жаром, Дуня поменяла теплое джерси на просторный халат. Цветана, забыв надеть джинсы, бегала в узорных колготках, расстегнув кофту до пупа. Я остался в майке.
Ксава вдруг предложил играть в бутылочку. Нам с Цветаной это было ни к чему, и поэтому решили играть во что-нибудь другое, бодрое — водка требовала активности.
Готово! Мы в цирке! Объемистая Дуня выдувает губами тушь, дирижируя вилкой и ножом. Я лаю. Цветана, скинув кофту и потрясая изрядной грудью в мини-лифчике, прыгает через палочку, которую держит красный как рак академик, время от время выкрикивающий:
— Болгарские ученые кошки под управлением Свидригайлова! Особый номер! Детей удалить из зала! Оркестр — дробь!
Потом Дуня и Ксава решили станцевать вальс-бостон, но дама не удержала кавалера, и он с костяным стуком рухнул на пол. Перепугавшись, мы втащили его на кровать, основательно ощупали на предмет вывихов и переломов, причем Ксава блаженно улыбался с закрытыми глазами, бог знает о чем думая в этот момент. С трудом стащили с него желтые ботинки, укрыли одеялом. Дуня сказала, что будет спать на полу, не впервой, а мы с Цветаной отправились ко мне в номер.
Возле автомата за нами увязался вдребезги пьяный бородач. Его тоже носило по стенам, как при второй атаке айсберга. Он шел за нами по коридору и что-то блеял, пока я на повороте не поджег ему бороду зажигалкой. Запахло горелой человечиной. Он не знал, что делать: драться или тушиться. Кто-то плеснул ему на бороду пивом, желая загасить её. Какие-то люди растащили нас в стороны. Опаленный и облитый, бородач продолжал что-то вопить, но меня это уже не касалось — Цветана проворно затолкала меня в номер и захлопнула дверь.
10
Очнулся я ночью. Пусто. В мозгу прокатывались смутные предположения. Что с Ксавой?.. Где Цветана?.. Зачем пол усеян осколками?.. Почему болит плечо и обожжена рука?..
И страстно потянуло прочь от проклятых вопросов обратно в темноту. Недаром я никак не желал вылезать на этот свет: агония рождения длилась сутки и завершилась щипцами акушера, насильно вырвавшими меня из горячей нирваны в злой морозный мир. Зачем?.. Софокл был не дурак, сказавши: «Высшее счастье быть нерожденным, но если родился — живи!» Вот и результат: надо жить.