Тайной владеет пеон
Шрифт:
— А я вам что говорил? —закричал полковник Леон. — Он не терпел ни теток, ни нянек. Он признает только мужчин. Верно, Хусто?
Молнией пронеслось воспоминание: Росита сквозь дощатую перегородку отеля в Пуэрто повторяла, что Хусто больше всех не терпел сестру матери — жестокую и надменную донью Франсиску. После смерти жены Орральде она претендовала на раздел ее наследства, и дело кончилось тем, что Орральде предложил ей на выбор — перестать судачить или убраться из его поместья. Донья Франсиска заявила, что обожает детей (хотя не терпела их и была вознаграждена их ненавистью сторицей!), а потому пожертвует собой и останется в поместье. Мигэль
Люди за столом отсмеялись и с любопытством ожидали продолжения встречи.
Но не все смеялись. Бер Линарес откинулся на спинку кресла, небрежно поигрывая зубочисткой, а глаза его — точно два сверла —так и буравили Мигэля. Мальчик поймал его взгляд, и в ту же секунду Линарес быстрее завертел зубочисткой, словно был поглощен только ею.
Мигэль понял, что минута ответственная, и нужно либо прыгать через пропасть, либо скатиться вниз, рискуя сломать шею. О, в трусости его не упрекнут.
Но и подходить близко к жерди не стоит. Вдруг она не узнает в Мигеле своего Хусто!
И он, который только что высвободил руку из-под руки Аиды Линарес, вдруг подставил ей локоть и, подведя сияющую девочку к столу, на достаточно далекое расстояние от «тетки», небрежно поклонился жердеобразному существу в очках:
— Я рад, что вы в добром здоровье, донья Франсиска.
Леон снова грохнул смехом. Донья Франсиска сделала вид, что племянник проявил к ней особую любезность, и, усаживаясь за стол, проскрипела:
— Он отлично держится, Хусто. Я всегда утверждала, что офицерское общество его вымуштрует и отполирует. Иль не фо па плёре, мон гарсон. Тон пэр э вив. Жан круа. Нэ-с-па, Хусто? [65]
Еще один удар: Хусто знал французский. Мигэль знает по-французски два слова: «миль диабль» — «тысяча дьяволов». Но он сейчас ответит старой хрычовке!
— Миль диабль, донья Франсиска, — режет Мигэль.— Когда вы, наконец, перестанете пичкать нас своими иностранными словечками? Все знают, что вы можете безостановочно трещать на четырех языках.
65
Не стоит плакать, мой мальчик. Твой отец жив. Я в это верю. Не так ли, Хусто? (франц.).
Он сейчас крайне груб — Мигэль. Но выхода нет. Линарес заливается. Аида прячет улыбку. Тетка Франсиска краснеет и благодарит Хусто за высокую оценку ее познаниям.
Кажется, первый экзамен он выдержал. Что еще отколет тетка?
— А я ведь приехала за тобой, Хусто, — продолжает донья Франсиска. — Поместью нужна мужская рука. Хозяйство разваливается. Мы прочли о тебе в газете...
Мигэль лихорадочно думает. Что ответить? Не уезжать же ему из столицы!
— Как старший в семье и доверенное лицо отца, — небрежно замечает донья Франсиска, — ты мог бы, если дела задерживают тебя в столице, выдать мне папель сельядо [66] на управление поместьем.
66
Гербовая бумага (исп.).
— Донья Франсиска, — строго и внушительно говорит он. — Я бы просил вас не касаться этой щекотливой темы — наследства Орральде, — поместье ни на кого не будет переписано. Вы сегодня же покинете столицу и передадите мои распоряжения управляющему.
Полковник и Линарес обмениваются удивленными взглядами: мальчик на их глазах становится мужчиной; из него выйдет толк. Аида горда, что сидит рядом с таким мужественным и независимым человеком. Она кладет руку, усыпанную бриллиантами, на локоть мальчика, но Мигэль вежливо отстраняет ее и обращается к шефу полиции.
— Сеньор Линарес, я благодарю вас за доставленный сюрприз. — Гости хохочут, с нахлебниками здесь не церемонятся. — Но мой сюрприз будет для вас не менее ценным.
Бер Линарес, Леон и Мигэль проходят в кабинет, и здесь Мигэль делает свой ход конем:
— Я поклялся отомстить за отца, сеньоры, и я не теряю времени даром. Болтаясь по улицам, я подслушал разговор двух босяков и, кажется, смогу показать вам, откуда разлетаются по столице листовки.
— Ты шутишь, Хусто! — крякает Леон.
— Ты повезешь нас сейчас! — Линарес всматривается в мальчика: он не верит, его агенты ловки, но и те не нашли гнезда листовок. Впрочем, чего только не бывает на свете!
— Можно и сейчас, — соглашается Мигэль. — Несколько рекомендаций тетке, и я к вашим услугам, сеньоры полковники.
«И кто только научил меня так выражаться? — думает Мигэль. — Я к вашим услугам, сеньоры полковники... Прежде я брякнул бы проще: «Пошли, что ли, помидоры лопать, пока они не треснут!»
Мигэль, держась от тетки на приличном расстоянии, просит срочно ему переслать крупную сумму и отправить рабочих на сплав леса. «Лес — наше богатство», — повторяет он чужие слова. Опекун прерывает их разговор.
— Линарес ждет в машине. Очередная неприятность. Если хочешь,— едем с нами.
Уже в машине, из разговора офицеров Мигэль понимает, что их сорвало с обеда. Президент, верный своей «освободительной» миссии, решил освободить гватемальцев не только от земли, но и от художественной литературы. Видимо, он решил, что книги могут стрелять сильнее американских пушек. В городе Эскуинтла в тюрьму свозились сотни крестьян, у которых армасовцы обнаружили книги об истории страны, ее рабочем движении или даже обыкновенные буквари. [67] «Списки Армаса», вылетающие из президентского дворца, как пробки из бутылок с шампанским, требовали изъятия из библиотек и сожжения сотен книг и изданий.
67
Эти действия армасовцев лично наблюдал корреспондент французского католического журнала «Эспри».
Чудесные легенды и рассказы лучшего гватемальского писателя Мигэля Анхеля Астуриаса были обречены на замалчивание только потому, что Астуриас, писатель и дипломат, отказался признать новое правительство.
Стихи прекрасного гватемальского поэта Отто Рауля Лейбы, за которым охотились лучшие сыщики Армаса, подлежали уничтожению, — ведь поэт призывал любить гватемальскую землю, которой Армас торговал оптом и в розницу.
Роман французского свободолюбца Виктора Гюго «Отверженные» призывал к борьбе с тиранией и тоже был причислен Армасом к топливным ресурсам.