Тайны 144 катастроф, или Русский Рокамболь
Шрифт:
– В чем дело?
– Вы не пугайтесь… Того… Ради бога, моя дорогая! Евграф…
– Что с ним?
Оля побледнела и вскинула на меня свои большие, доверчивые, дружеские глаза…
– Евграф умирает…
Оля пошатнулась и пальцами провела по побледневшему лбу.
– Случилось то, чего я ожидал, – продолжал я. – Он умирает… Спасите его, Ольга Андреевна!
Оля схватила меня за руку.
– Он… он… Где?
– Здесь в саду, в беседке. Ужасно, моя дорогая! Но… на нас смотрят. Пойдемте на террасу… Он не обвиняет вас… Он знал, что вы его…
– Что… что с ним?
– Худо, очень худо!!
– Пойдемте… Я пойду к нему… Я не хочу, чтоб он благодаря мне… благодаря мне…
Мы вышли на террасу. У Оли подгибались колени. Я сделал вид, что отер
– Кровь остановилась… – шепнул мне магистр физики так, чтобы услышала Оля.
– Идемте! – шепнула Оля и взяла меня под руку.
Мы спустились вниз по террасе… Ночь была тихая, светлая… Звуки рояля, шепот темных деревьев, трещанье кузнечиков ласкали слух; внизу тихо плескалось море.
Оля едва шла… Ноги ее подгибались и путались в тяжелом платье. Она дрожала и со страха жалась к моему плечу.
– Но ведь я же не виновата… – шептала она. – Клянусь вам, что я не виновата. Так угодно было папе… Он должен это понять… Опасно?
– Не знаю… Михаил Павлович сделал всё возможное. Он хороший доктор и любит Егорова… Мы подходим, Ольга Андреевна…
– Я… я не увижу ничего ужасного? Я боюсь… Я не могу видеть… И для чего это он вздумал?
Оля залилась слезами.
– Я не виновата… он должен был понять. Я ему объясню.
Мы подошли к беседке.
– Здесь, – сказал я.
Оля закрыла глаза и обеими руками ухватилась за меня.
– Я не могу…
– Не пугайтесь… Егоров, ты еще не умер? – крикнул я, обращаясь к беседке.
– Пока еще нет… А что?
У входа в беседку показался освещенный луною поручик, растрепанный, бледный от перепоя, с расстегнутым жилетом…
– А что? – повторил он.
Оля подняла голову и увидала Егорова… Она посмотрела на меня, потом на Егорова, потом опять на меня… Я засмеялся… Лицо ее просияло. Она вскрикнула от радости, сделала шаг вперед… Я думал, что она на нас рассердится… Но эта девочка не умела сердиться… Она сделала шаг вперед, подумала и бросилась к Егорову. Егоров быстро застегнул жилет и растопырил руки. Оля упала ему на грудь. Егоров засмеялся от удовольствия, повернул в сторону голову, чтоб не дышать на Олю, и забормотал какую-то чепуху.
– Вы не имеете права… Я не виновата, – залепетала Оля. – Так угодно папе, маме и т. д.
Я повернул назад и быстро зашагал к освещенному замку.
В замке между тем публика готовилась к поздравлению жениха и невесты и нетерпеливо поглядывала на часы… В передних толпились лакеи с подносами; на подносах стояли бутылки и бокалы. Чайхидзев нетерпеливо мял правую руку в левой и глазами искал Олю. Княгиня ходила по комнатам и искала Олю, чтоб дать ей наставление, как держать себя, что ответить матери и т. д. Наши улыбались.
– Не знаешь, где Оля? – спросила меня княгиня.
– Не знаю.
– Поди поищи.
Я сошел в сад и, заложив руки назад, обошел раза два вокруг дома. Наш художник заиграл на трубе. Это значило: «Держи, не выпускай!» Егоров отвечал из беседки криком совы. Это значило: «Хорошо! Держу!»
Походив немного, я вошел в дом. В передних лакеи поставили подносы на столы и, стоя с пустыми руками, тупо поглядывали на публику. Публика, в свою очередь, с недоумением поглядывала на часы, на которых большая стрелка показывала уже четверть. Рояли замолкли. Во всех комнатах царила глубокая, томительная, глухая тишина.
– Где Оля? – спросила меня багровая княгиня.
– Не знаю… В саду нет.
Княгиня пожала плечами.
– Разве она не знает, что уже давно пора? – спросила она, дернув меня за рукав.
Я пожал плечами. Княгиня отошла от меня и зашептала что-то Чайхидзеву. Чайхидзев тоже пожал плечами. Княгиня и его дернула за рукав.
– Дурралей! – заворчала она и забегала по всему дому. Горничные и гимназисты, родственники княгини, с шумом сбежали по лестнице и отправились в глубину сада искать исчезнувшую невесту. Я тоже пошел в сад. Я боялся, что Егоров не сумеет задержать Олю и испортит задуманный нами скандал.
Княгиня выходила из себя и нюхала спирт. Она терялась в догадках, сердилась, стыдилась гостей, жениха… Она никогда не дерется, но дала горничной пощечину, когда та доложила ей, что княжны нет нигде. Гости, не дождавшись шампанского и поздравлений, заулыбались, засплетничали и опять взялись за танцы.
Пробил час, Оля не показывалась. Княгиню разбирало бешенство.
– Это всё ваши штуки! – шипела она, проходя мимо кого-либо из нас. – Будет ей на орехи! Где она?
Наконец нашелся благодетель, который сообщил ей, где Оля… Этим благодетелем оказался маленький пузатый гимназистик, племянник княгини. Гимназистик прибежал из сада, как угорелый, подскочил к княгине, сел ей на колено, пригнул к себе ее голову и зашептал ей на ухо… Княгиня побледнела и до крови укусила себя за губу.
– В беседке? – спросила она.
– Да.
Княгиня поднялась и с гримасой, похожей на официальную улыбку, объявила гостям, что у Оли болит голова, что она просит извинить и т. д. Гости изъявили сожаление, наскоро поужинали и начали разъезжаться.
В два часа (Егоров поусердствовал и задержал Олю до двух) я стоял у входа на террасу за стеной из олеандровых деревцов и ждал возвращения Оли. Мне хотелось посмотреть на Олино лицо. Я люблю женские счастливые лица. Мне хотелось посмотреть, как любовь к Егорову и в то же время страх перед матерью совместятся на одном и том же лице; и что сильней: любовь или страх? Я недолго дышал запахом олеандров. Оля скоро показалась. Я впился глазами в лицо ее. Она шла медленно, приподняв немного платье и показывая свои маленькие башмачки. Лицо ее было хорошо освещено луной и фонариками, висевшими на деревьях и своим мельканьем портившими лунный свет. Лицо было серьезно, бледно. Чуть-чуть улыбались одни только губы. Глаза задумчиво смотрели в землю; с такими глазами решают обыкновенно трудные задачи. Когда Оля ступила на первую ступень, ее глаза засуетились, забегали: она вспомнила мать. Оля слегка коснулась рукой помятой прически, некоторое время постояла нерешительно на первой ступени и, тряхнув головой, смело пошла к двери… Но тут суждено было мне увидеть картину… Распахнулась дверь, и бледное лицо Оли осветилось ярким светом. Оля вздрогнула, сделала шаг назад и слегка присела… Ее как будто что-то приплюснуло… На пороге, подняв голову, стояла княгиня, красная, дрожащая от гнева и стыда… Минуты две длилось молчание.
– Дочь князя, – заговорила княгиня, – и невеста князя ходит на свидания с поручиком!? С Евграшкой! Мерзкая!
Оля съежилась в три погибели и, трепещущая, змейкой проскользнула мимо княгини и полетела в свою комнату. Она села на свою постель, и глаза, полные ужаса и тревоги, не спускала с окна в продолжение всей ночи…
В третьем часу ночи у нас опять была сходка. На этой сходке мы посмеялись над опьяневшим от счастья Егоровым и снарядили харьковского барона-юриста к Чайхидзеву. Князь еще не спал. Харьковский барон-юрист должен был «дружески» указать Чайхидзеву на неловкость его, Чайхидзева, положения, попросить его, чтоб он, князь, как развитой человек, взял бы на себя труд уяснить себе эту неловкость, и попросить его, между прочим, чтоб он извинил нас за наше вмешательство, извинил бы «по-дружески», как развитой человек… Чайхидзев ответил барону, что он «всё это хорошо понимает», что он не придает значения отцовскому завещанию, но любит Олю, а потому и был так настойчив… Он с чувством пожал барону руку и обещал завтра же уехать.