Тайны черноморских линкоров
Шрифт:
Брежнев еще долго слышал всесокрушающую овацию в его присутствии, но не в его честь, и сделал для себя соответствующие выводы. Видать, уже в ту пору у него были какие-то свои, пока глубоко скрытые соображения о собственной роли в Великой Отечественной войне.
Торжество завершилось, и Жукова… снова возвратили в подмосковную Сосновку, в казенный, пустынный и старый дом, где редко звучали телефонные звонки и еще реже появлялись гости, тем более писатели или журналисты. Чья-то недобрая, но могущественная рука держала ту «дверь» запертой, приоткрывая ее редко, только в крайнем случае и всегда неохотно.
Такой случай произошел
Предполагалось Георгия Константиновича снова пригласить в деревню Перхушково, в тот самый дом (он сохранился) на берегу безвестной речушки, где в период самых тяжелых боев стоял командный пункт фронта и откуда он управлял войсками. Это было знаковое место, и Симонов хорошо помнил, как был здесь зимой 41-го с Василием Ставским, известным в те годы журнали стом и писателем. Со Ставским Жуков подружился еще на Халхин-Голе, где командовал группировкой советских войск в победоносных боях с японцами, за что и получил первую Золотую Звезду.
С ноября 41-го года в деревне Перхушково командующий обороной Москвы держал свой штаб. Он дружески принял гостей, уделил им внимание, хотя обстановка была крайне напряженной. Накануне большая вражеская группа, числом где-то около полка, преодолевая глубокие сугробы, прорвалась к штабу фронта.
В молчаливом березовом лесу завязался жестокий бой, в котором, кроме подразделений охраны, приняли участие почти все штабные офицеры. Жуков приказал поставить на пороге станковый пулемет с заправленной лентой, а рядом с развернутой картой положил автомат. На недоуменный вопрос гостей ответил:
– Ежели командующий призывает: «Ни шагу назад!» – то сам в первую очередь должен ту заповедь исполнять…
В середине шестидесятых годов, когда возникла идея фильма «Если дорог тебе твой дом», в Перхушково уже мало что напоминало батальное прошлое. Но дом, откуда Жуков командовал войсками, сохранился, выделяясь на фоне той же белоствольной рощицы. Там располагался какой-то охраняемый объект, и попасть в бывший штаб фронта оказалось проблематично. Но, как вспоминает Симонов, начальник объекта, узнав гостей, а тем более – цель их приезда, на свой страх и риск широко распахнул ворота и лично сопровождал киношников, показывая, где и как можно будет подключить аппаратуру, куда принять съемочную группу, как разместить спецмашины, не веря еще в удачу, что воочию увидит самого Жукова – человека-легенду.
– Режиссер Василий Ордынский и оператор Владимир Николаев загодя оживленно примерялись к будущей съемке, – рассказывал Константин Михайлович, – планировали: «Здесь будет сидеть Жуков, сюда и сюда поставим софиты, там будет дежурить осветитель с матовой лампой-пятисоткой…»
Авторов переполняли творческие планы, тем более все фронтовые маршалы охотно откликнулись на предложение принять участие в создании кинокартины и среди них преступивший личные обиды главный организатор разгрома немцев под Москвой, Георгий Константинович Жуков.
Но замыслы творцов разрушил один-единственный, зорко следивший с партийной «колокольни» за чистотой «ленинской правды» (в его понимании, конечно). Это был Алексей Алексеевич
Однажды апрельским днем, еще в студенческие годы, в Свердловске, я увидел Епишева случайно возле помпезного здания Уральского военного округа. Он стоял в окружении одноликих генералов, покрытых листовым золотом кокард и погон. Этакий надутый дядька с толстым купеческим лицом цвета лабазной гири, на котором неукротимая властность темнела ничего хорошего не обещавшим взглядом из-под козырька огромной фуражки в «патриаршем» сиянии.
Напротив находился спортзал СКА, и мы, гурьба молодых ребят, радуясь жизни, выскочили на первую весеннюю пробежку. А тут он! Наш тренер, могутный и размашистый балагур Олег Вадимыч (для нас – просто Димыч) враз стал ниже, тише и тоньше, выдохнув, как в предсмертный час:
– Епишев…
А вот отец мой его знал лично, но вспоминал тоже не без ощутимого ужаса. Дело в том, что перед войной папа был назначен начальником Нижнетагильского перевозного депо, а осенью 1941 года в тот город представителем ЦК ВКП(б) по организации новых промышленных мощностей, прибыл с Украины тридцатитрехлетний большевик (он об этом напомнил сразу и всем) Алексей Епишев. Вскоре по указке Москвы его избирают на пост первого секретаря Нижнетагильского горкома, до этого занимаемый отцом Булата Окуджавы, уже расстрелянным Шалвой Окуджавой.
В то время рубленый морозный городок, некогда вотчина заводчиков Демидовых, становится сосредоточием гигантских предприятий, прежде всего, по выплавке металла и производству танков. Сюда из-под обстрелов и бомбежек спешно эвакуируют большую часть Харьковского завода, которую поглощает уже знаменитый тогда Уральский вагоностроительный завод, самое крупное промышленное предприятие в мире (причем по сию пору), где всегда на пять вагонов приходилась пара танков.
Вскоре и без того безграничная власть «партийного вожака» дополняется обязанностями заместителя народного комиссара СССР по так называемому среднему машиностроению (по сути – танковому). Епишев лично следит за отгрузкой боевой техники, и любой звонок по этому поводу начальнику локомотивного депо вполне мог оказаться для моего батюшки последним.
– Ох и крут был! – приговаривал папа, вспоминая те времена, подчеркивая, что когда его откомандировали в распоряжение Ленинградского фронта и он прибыл на станцию Бологое в качестве начальника прифронтового депо, то почувствовал явное облегчение, хотя немец бомбил Октябрьскую железную дорогу, единственную живую ниточку, связывающую осажденный Ленинград с Большой землей, со свирепостью и методичностью маньяков.
Потом и сам Епишев отправляется на войну (правда, на короткое время). Становится даже членом Военного совета Сталинградского фронта, но после победы там возвращается на руководящую партийную работу, сначала секретарем ЦК по кадрам в Киев, а потом первым «партийным парнем» в Одессу. Заметьте, несмотря на определенную биографическую пестроту, четко просматривается магистрально выдержанная тенденция – Епишев всегда появляется там, где надо навести «строгий большевистский порядок».