Тайны гениев
Шрифт:
Итак:
кто все это произносит?
Перечитайте, пожалуйста, если нужно, еще несколько раз, и не переворачивая страницы произнесите (лучше вслух). Произнесли? Теперь переверните страницу и давайте порассуждаем.
Уверен, что большинство из вас произнесли следующее:
Автор или Гоголь.
А вот и нет!
То есть и да и нет.
ДА
в том смысле, что и автор тоже кое-что говорит.
Но только меньшую часть.
Еще один вопрос:
Как
А впрочем попробуем посчитать:
“Вот ведь какая история случилась в северной столице нашего обширного государства!”...
Может быть, это говорит Гоголь? Здесь, скорее всего, он и закончил свой рассказ?
Хотя для Гоголя, да и в контексте всего рассказа, эта фраза звучит чересчур иронично.
Словно написана в другом стиле. Уж больно не вяжется история о пропавшем носе с высоким стилем “северной столицы... обширного государства”.
И все же это, безусловно, автор.
Автор, то есть Гоголь?
Нет, конечно. Автор, явно не Гоголь. Он тоже персонаж. Гоголевский персонаж, который совершенно серьезно рассказывает историю пропавшего носа.
А где же Гоголь? Он, конечно же, спрятался, чтобы не выдать своего истеричного хохота.
Иначе рассказ бы не получился.
Ведь для рассказчика вся эта история весьма серьезна. Ибо он – один из них. Из гоголевских персонажей.
Кто же произносит вторую фразу?
“Теперь только, по соображении всего, видим, что в ней есть много неправдоподобного”.
Это тоже рассказчик?
Да нет же. Это – один из слушателей. Ибо рассказчик знает всю историю от начала до конца и не считает, что в ней “много неправдоподобного”. Он рассказывает историю пропавшего носа как подлинное событие.
Так кто же это?
Ясно. Эта фраза принадлежит слушателю, который, дослушав историю до конца, утверждает, что в ней много (!!!) “неправдоподобного”.
Это очень рассудительный слушатель, вдумчивый и интеллигентный. Он не хочет обидеть рассказчика мыслью о том, что в рассказе все полнейшая чепуха.
А кто следующий?
“He говоря уже о том, что точно странно сверхъестественное отделение носа и появление его в разных местах в виде статского советника...”
А это кто? Похоже на точку зрения какого-то чиновника из департамента. Не того ли, где служил Ковалев?
А может быть, и из “другого ведомства”.
“Как Ковалев не смекнул, что нельзя через газетную экспедицию подавать о носе”.
Это, скорей всего, газетный экспедитор.
И тут же, боясь, что его уличат в корысти, добавляет:
“Я
Следующий голос безо всякой аргументации и рассуждений дает оценку поведению Ковалева: “Но неприлично, неловко, нехорошо.”
Звучит довольно-таки либерально.
А вот, вполне возможно, слово полицмейстера, занимающегося личным делом арестованного цирюльника Ивана Яковлевича:
“И опять тоже – как нос очутился в печенном хлебе и как сам Иван Яковлевич?... нет, этого я не понимаю, решительно не понимаю”.
Но все эти высказывания – мелочь, ничто по сравнению с дальнейшим. Ибо дальше разговор продолжается на ГОСУДАРСТВЕННОМ УРОВНЕ и становится совсем уже небезопасным для рассказчика. Попахивает Сибирью. Вначале еще не так страшно – всего лишь обсуждение в цензурном комитете:
“Но что страннее, что непонятнее всего, – это то, как авторы могут брать подобные сюжеты”.
И вдруг дальше слышится мне высший державный голос:
“Во-первых, пользы отечеству решительно никакой; во-вторых... но и во-вторых тоже нет пользы”.
Уж не сам ли это царь-батюшка?
Нет-нет-нет! Просто, у страха глаза велики. Наверное, это просто какой-нибудь министр или тайный советник.
(А может, все-таки царь? Два раза про пользу отечеству
в одном предложении.)
Итак, сколько же мы насчитали?
Пять, семь, восемь?
“Да нет же, – скажет читатель. – Все эти подсчеты надуманы”. И будет абсолютно прав. Ибо количество участников финала – неисчислимо.
Это модель гоголевской России, ее уродливых институтов. Эта модель породила Ковалева и всех участников этого дикого сна (Нос-Сон).
А если я буду рассуждать на психологическом уровне, то перед нами – литература “потока сознания” – интереснейшего литературного явления, которое появится через сто лет после Гоголя. (Пруст, Джойс, Саррот и др.).
То есть перед нами – один-единственный говорящий медиум, который на подсознательном уровне преображаясь в различных героев вскрывает пороки России гоголевской эпохи.
Но самое невероятное впереди:
После того как мы забрались на высший уровень обсуждения, появляется справившийся с истеричным смехом Гоголь, и, подделываясь под речь своих героев, (ну точно Акакий Акакиевич Башмачкин из “Шинели”) вытаскивает из русского языка такое, что... А впрочем перечитайте сами:
“А, однако же, при всем при том, хотя, конечно, можно допустить и то, и другое, и третье, может даже... ну да и где ж не бывает несообразностей?... А все, однако же, как поразмыслишь, во всем этом, право, есть что-то”.