Тайны гениев

Казиник Михаил Семенович

Или

“О, я хочу безумно жить”.

Или вспомнить, что умирая, Блок полз не к забору, как пес, а отправился прощаться к Пушкинскому дому:

“Вот зачем, в часы заката, Уходя в ночную тьму, С белой площади Сената ... Тихо кланяюсь ему”.

Я же выбрал весьма специальный и совсем не характерный для Блока стих. Да еще предлагаю всем читателям этой книги обратить на него особое

внимание.

Стоит ли он такого внимания?

Так вот, во-первых, вы не могли не заметить, что тема стихотворения Блока перекликается с пушкинским стихом и, безусловно, оказало влияние на стих Пастернака. И здесь, в этом стихе, принципы того, что Мандельштам называет орудийностью, доведены до совершенства.

До такого совершенства, что стих скрывает в себе прямо противоположный смысл.

Уже первая его строчка ведет непосредственно к Пушкину.

“За городом вырос пустынный квартал”.

Что же здесь пушкинское?

Все! Но только не впрямую.

Например, слово “пустынный” – очень часто встречающееся у Пушкина слово. И означает оно “одинокий”.

Помните это – “свободы сеятель пустынный”?

Или “пустынная звезда”?

Или “на берегу пустынных волн"?

После Пушкина никто не употреблял в поэзии этого слова. И вдруг это делает Блок, да еще через сто лет после Пушкина.

Зачем?

Да ведь ясно зачем!

Это ни что иное, как тайное посвящение Пушкину, намек на преемственность не только в поэзии вообще, но и в конкретном стихотворении.

Ведь пишет же Блок в своем предсмертном обращении к Пушкину:

“Пушкин, тайную свободу Пели мы вослед тебе! Дай нам руку в непогоду, Помоги внемой борьбе!”

Вот почему посвящение Пушкину в стихотворении “Поэты” скрыто в одном слове! Ибо речь идет о “тайной свободе”, а борьба “немая”.

Но почему квартал в стихотворении у Блока одинокий, и к тому же “вырос за городом”? Ведь поэты жили не за городом, а в городе. К тому же из второй строчки становится ясно, о каком городе идет речь.

“Квартал вырос На почве болотной и зыбкой”.

Ясно, что речь идет о Петербурге. И здесь снова – тайная связь с Пушкиным, а конкретно, – с его поэмой (или, как Пушкин сам ее называет, “Петербургская повесть”) “Медный всадник”.

И первая строчка этой повести звучит, как известно, так:

“На берегу пустынных (!!!) волн...” (и далее мысль Петра о создании города).

А через несколько строк:

“По мшистым, топким берегам” (то, что видел Петр на месте, где будет построен

Петербург) Темнели избы здесь и там...

Дальше у Пушкина появляется и “болото”:

“Прошло сто лет, и юный град, (Петербург построен) Полнощных стран краса и диво Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво...”

Итак:

у Блока – “почва, болотная и зыбкая,

у Пушкина – “мшистые, топкие берега” и “топь блат”.

У Пушкина – “пустынные волны”,

а у Блока – “пустынный квартал”.

Но опять тот же вопрос: почему квартал вырос “за городом”?

И здесь опять – метафора,

ибо “за городом” – не географическое местоположение где жили поэты, а духовное.

Поэты жили не там, где все, не в городе, а в своем мире, “за городом”.

Далее:

“Там жили поэты, – и каждый встречал Другого надменной улыбкой”.

Это уж совсем непонятно: почему поэты, собратья по духу, так странно относятся друг к другу?

В строчке о “надменной улыбке” Блок зашифровал одно из самых интересных явлений искусства: поэт, художник, композитор, писатель создает свой, настолько глубокий мир, что часто не способен воспринимать иные миры, другие возможные формы гениальности.

Так, Чайковский не любил музыки Брамса, Мусоргский смеялся над Дебюсси, а музыку Чайковского называл “квашней”, “сахарином”, “патокой”. Лев Толстой считал, что Шекспир – ничтожество.

В свою очередь, величайший профессор скрипки и один из крупнейших скрипачей мира Леопольд Ауэр не понял посвященного ему скрипичного концерта Чайковского и никогда не играл его. (В это трудно поверить, ибо уже через короткое время и поныне этот концерт самый исполняемый из всех скрипичных концертов.)

Два крупнейших поэта России Блок и Белый ненавидели друг друга, и дело чуть не дошло до дуэли.

Когда состоялась премьера оперы Жоржа Бизе “Кармен”, которая оказалась страшнейшим в истории музыки провалом, сведшим в могилу ее создателя (Бизе умер через три месяца после фиаско) и газеты набросились на ее автора, то ни Камилл Сен-Санс, ни Шарль Гуно не вступились за своего коллегу, не написали ни одного слова в газеты, чтобы поддержать своего друга.

Во всех этих (и многих других) случаях то, что Блок называет “надменной улыбкой” – это поведение не результат зависти или недоброжелательства одного творца к другому. Здесь, скорее, просто-напросто – элементарная невозможность одного выйти за пределы той невиданной глубины, которая создана им, и осознать столь же великую глубину другого.

Такое поведение я склонен называть ЗАЩИТНЫМ ПОЛЕМ ГЕНИЯ.

Ведь важнейшее условие существования гения – это прежде всего его глубокая вера в свою правоту.