Тайны государственных переворотов и революций
Шрифт:
Путь Азефа не был усыпан розами. Нередко жизнь его и карьера оказывались в опасности, подступавшей так близко, что приходилось мобилизовать вся своя изворотливость, ловкость и достаточное количество наглости, чтобы пронесло и на сей раз. Небезызвестный Борис Савинков рассказывает о случае, который произошел с участием новоиспеченного конкурента «Раскина» — Николая Татарова, члена Боевой организации, также работавшего на полиция.
В один ужасный день в Боевую организацию пришло письмо, разоблачающее деятельность двух предателей. Узнав об этом, Азеф дал волю «праведному гневу», заклеймив Татарова как человека безнравственного. А тот не пожалел эпитетов, чтобы
Но важнее всего результат: вновь этому патриарху русской провокации удалось выйти сухим из воды. Азеф, уже почувствовавший было холодное дуло револьвера у виска, ощутил облегчение. Однако именно тогда он по-настоящему испугался, осознав, что серьезная опасность грозит с двух сторон: ведь он не только продавал полиции революционеров, но и полицию революционерам, а потому, если бы его действительная роль была вскрыта, преследовать его стали бы и те и другие.
Судя по всему, в тот период Азеф склонялся к мысли о полном переходе на сторону революции. Это было прежде всего выгоднее, ибо тогда казалось, что в происходившей схватке верх брала именно революция. Кроме того, это представлялось более безопасным: организатор недавних убийств Плеве и великого князя Сергея скорее мог бы рассчитывать на снисходительность со стороны революционеров, чем со стороны «державного племянника» одной из своих жертв. Однако свободным человеком Азеф так и не стал. Отстранение от деятельности агента грозило ему гибелью: секретные архивы политической полиции хранили сведения о его страшном прошлом, угроза разоблачения стала бы более чем реальна.
Решающего выбора Азефу так и не удалось сделать. Ему предстояло участвовать в убийстве предавшего революцию попа Гапона и получить у министра царского кабинета Петра Столыпина почетную характеристику «настоящий государственный деятель!», организовать заговор против царя и выдать полиции коллег по работе в партии — социалистов-революционеров… Перечислять можно долго — лучше меня это сделал Борис Николаевич в своей книге. А мы подошли к описанию последних минут жизни «Ивана Николаевича» и «Раскина». У двух жизней Евно наступил один конец.
Много времени понадобилось Владимиру Львовичу Бурцеву — редактору революционного журнала «Былое», чтобы провести тщательное расследование подозрительной деятельности Азефа. Он выслушивал очевидцев, кропотливо копался в бумагах, сопоставлял факты… Темная сторона жизни предателя была хорошо скрыта от посторонних глаз, но — и Бурцев это теперь чувствовал — она была! Последние сомнения, которые, возможно, еще оставались у него, развеял случай. Во время массовых арестов и прочих полицейских репрессий он однажды встретил Азефа, едущего без всякой конспирации на извозчике. Бурцеву показалось, что тот вел себя откровенно вызывающе.
Тогда Владимир Львович отправился к Лопухину — бывшему директору Департамента, который вышел в отставку после удачного покушения на Плеве. Бурцев долго рассказывал Лопухину о том, что ему удалось узнать, и просил только одного: подтверждения, что таинственный «Раскин» — это не кто иной, как… «Никакого Раскина я не знаю, — сказал бывший чиновник, — но с инженером Евно Азефом встречался несколько
Революционеры поверили в это не сразу. Они были ошеломлены, шокированы и потрясены. Но слова бывшего начальника Азефа по предательской работе сделали свое дело.
Азеф метался по всему миру: он знал, что ЦК партии эсэров приговорил его к смерти. Наконец, под именем негоцианта Александра Неймайера он поселился в Берлине. В 1915 году Азеф был арестован там как русский шпион и посажен в тюрьму, из которой его выпустили в декабре 1917 года. Через несколько месяцев провокатор умер своей смертью…
Ушел из жизни, не принеся никому ни пользы, ни добра. Евно Азеф — человек-манекен, который ни для кого не был другом, единомышленником, коллегой, соратником. Он умер, оглядываясь по сторонам и дрожа от каждого шороха. И возможно, в предсмертные минуты осознал, что на самом деле предал свою жизнь, предал весь мир. И себя.
ГАПОН
Во время бурной встречи с Рачковским в апреле 1906 года Азеф между потоками матерщины злорадно выкрикнул: «Хорошую агентуру в лице Гапона обрели?.. Знаете, где Гапон теперь находится? Он висит в заброшенной даче на финской границе…». Азеф сказал правду. Во встроенном шкафу нетопленого дома на границе с Великим Княжеством вот уже неделю висел лицом к стене тот, кого совсем недавно называли героем «красного воскресенья».
Георгий Гапон, еще будучи студентом Петербургской духовной академии, обнаружил пристальный интерес к положению самых обездоленных слоев народа. Миссионер по призванию, человек очень честолюбивый, Гапон становится весьма популярным лицом на фабриках, в общежитиях и ночлежках Петербурга.
В 1902 году Гапон познакомился с Зубатовым и по его совету начал организацию рабочих кружков, которые в отличие от московских или минских почти не занимались экономическими вопросами. Своим организациям Георгий Аполлонович придал уклон религиозно-нравственный и культурно-просветительский. С помощью Плеве Гапон сумел добиться в феврале 1904 года утверждения устава «Собрания русских фабрично-заводских рабочих». К трагическому дню 9 января в этом «Собрании» состояло около девяти тысяч человек.
Тем временем беспорядки в империи нарастали; волновались студенты, был убит Плеве, злосчастная война с Японией выматывала последние силы государства; в ноябре стало ясно, что падение Порт-Артура — вопрос времени; глухо роптали национальные окраины…
Встревоженный ростом «Собрания рабочих» петербургский градоначальник генерал Фуллон в декабре 1904 года вызвал к себе Гапона и стал укорять священника, что тому доверили укреплять основы религиозной нравственности, а он разводит социалистическую агитацию. Гапон твердил, что не выходит за пределы дозволенной программы. «Поклянитесь мне на священном Евангелии, тогда поверю!» — потребовал генерал. Гапон перекрестился, и Фуллон отпустил его с миром.
Между тем сменивший Плеве П. Д. Святополк-Мирский провозгласил «эпоху доверия» между обществом и правительством. Началась петиционная земская кампания — на высочайшее имя посыпались десятки прошений о введении в России представительного образа правления. Пресса подняла вокруг петиций — невообразимый шум и навела Гапона на мысль устроить манифестацию с подачей прошения царю от имени рабочих. Чтобы заручиться поддержкой высшей власти, Гапон пытался пробиться на прием к министрам юстиции и внутренних дел, но это ему не удалось.