Тайны Инков

Уильям Салливан

Точно так же, согласно китайскому представлению о причинной связи (синхронности, или значимом совпадении), во времени существуют; так сказать, «дыры». События попадают в эти «дыры» одновременно без видимой причинной связи. Если ради того, чтобы сконструировать элементы гексаграммы из «И цзин», подбрасывать стебли тысячелистника или монеты, то, согласно китайскому представлению, получится, что очевидная случайность этого действа на самом деле отражает сложность момента. Человек пребывает в неведении относительно чего-то, а оракул приоткрывает ему эту темную для него область, указывая на значимый образец, образец данного момента. Иными словами, «И цзин» говорит не о будущем; она говорит о настоящем. Точно такая же точка зрения совершенно очевидно присутствует в «Эпитафии по инкам».

Андская мифологическая «база данных», далее, представляла собой историю синхронных событий. Астрономические наблюдения, хотя и доказывают свою точность, следовательно, не были «научными наблюдениями» ни в одном из тех смыслов, которые мы вкладываем в данный термин. Андское астрономическое наблюдение — помимо практического применения по соблюдению календаря — предпринималось не

для того, чтобы выяснить, как функционируют вещи,а для того, чтобы выяснять, что эти вещи означают [128] .Архаичное воззрение на естественный мир заключалось в том, что оно выступало носителем образцов, которые функционировали одновременно на разных уровнях, и. что эти образцы представляли собой проявление разума высшего порядка в действии. Наблюдая небесный танец, можно было бы уловить признаки замысла Балетмейстера. Понимая «послание» образца, развертывающееся во времени, человечество могло бы найти отведенную ему самому роль в этом танце. Современная наука, напротив, не «допускает» осмысленности в естественном порядке и, в сущности, зашла довольно далеко в утверждении о свойственном естественному порядку вещей отсутствии смысла.

128

Признание важного значения данного сближения объясняется, помимо всего прочего, и тем, что, поскольку весеннее равноденствие перемещалось в созвездии Рыб, солнцестояния «снова заняли» место в Млечном Пути, еще раз «открыв ворота» в иные миры. Согласно андским представлениям, сближение Сатурна и Юпитера при определенном положении среди звезд, связанном со значительным прецессионным сдвигом, рассматривалось как «синхронное» событие, то есть как важное совпадение. Как указывают Сантильяна и Дехенд, Вергилий заслужил особое место в «Божественной комедии» Данте своим «восклицанием «Iam redit Virgo» — «Вот возвращается Венера». Он говорил о «возвращении» созвездия Дева в отправную точку измерения — осеннее равноденствие. Она «возвратилась» в это важное положение впервые, поскольку примерно шестью тысячами лет ранее — можно было бы добавить: в эпоху великих праматеринских неолитических культур Анатолии и Месопотамии — она занимала положение в июньском солнцестоянии.

В архаичном представлении вопрос заключался не в том, существовал ли этот смысл, а в том, как найти его. Поэтому было невозможно отделять тщательное наблюдение естественного мира от метафизических поисков. Функциональный аспект материального мира представлял просто меньше интереса для андского мышления, чем его качество как цикла обратной связи, относящейся к состоянию единства между человечеством и Сильными Мира Сего. Предсказание образца сил, действующих в настоящее время, могло предполагать соответствующие приготовления для встречи будущего. Временная глубина базы данных в том виде, в каком она прослеживалась, по крайней мере, в течение семнадцати столетий, обеспечивает — подобно спектру гексаграмм в «И цзин» — богатство сравнительных ситуаций для измерения по ним значения современных условий. Заботой андских капакасбыло благосостояние людей. Они не имели времени, чтобы забавляться наукой.

И подобно совету «И цзин», наблюдаемые андскими жрецами-астрономами астрономические образцы предоставляли возможности для понимания того, как могли люди наилучшим образом служить великой гармонии. В 200 году до н. э., при открытых мостах между мирами, послание должно было предвещать времена больших возможностей. Сочетание событий в 650 году н. э., напротив, предсказывало напряженность вследствие дисгармонии уровней. В мифах о потопе крестьяне, ставшие небрежно относиться к священной природе жизни и переставшие прислушиваться к голосу своих собственных пакос,внезапно осознали надвигающееся бедствие и ради того, чтобы пережитьневзгоды, сами вернулись к древним обычаям. Историческое доказательство такой линии развития мы находим в сословной системе. Крестьянство выжило, избежало катастрофы после Уари путем совместного использования земли (в духе взаимности) и сохранило автономное право самому выбирать своих руководителей и культовые обычаи.

События, начинающиеся в 650 году н. э., похоже, предвещались в сфере механистической астрологии, в которой «посвященным в курс дела» стало «легко» интерпретировать небесный рисунок. Образ и без того весьма грозного бога становился еще более грозным соответственно тому, как на небеса проецировалось своеволие человечества. Рассмотрение альтернативных толкований небес уступило место ощущению неизбежности.

На смену попыткам постижения смысла настоящего пришла механистическая астрология, искусство предсказания. Поскольку первоначальные границы, отводившиеся использованию астрономических наблюдений, рухнули, то первостепенным занятием жречества воинов стало не столько приспособление, сколько управление. Окончательно это изменение было завершено инками, которые, сочтя астрономические образы не отвечавшими их вкусу, решили попытаться заменять сами эти образы.

Тем не менее не следует упускать из виду то обстоятельство, что Инки предсказалисобытие масштаба конкисты и что уарочирийские жрецы-астрономы хорошо осознавали также неизбежность открытия такой «дыры во времени». В действительности рассуждение, которое привело к инкскому пророчеству, было скорее всего следствием устрашающего образа, который, за неимением более подходящего слова, можно было бы назвать «объективным» в том смысле, что он на самом деле имел место. Главные датировки периодов андской археологии, определенные радиоуглеродным методом и керамической стратиграфией, с большой точностью совпадают с моментами катаклизмов конца света — пачакути,которые отмечают

и андские мифы. Кроме того, андская мифология и археологические данные находятся в полном соответствии в отношении существенного содержания таких центральных моментов и следовавших за ними веков, за исключением лишь того, что во многих случаях андская мифология проявляет большее понимание их динамики, чем способна обеспечить археология. Это сравнение создает возможность сформулировать любопытное утверждение о факте, основанном исключительно на археологических данных, один из которых, однако, был также хорошо известен инкам из их собственной мифологической базы данных: начиная приблизительно с 200 года до — н. э. андское общество подвергалось фундаментальным преобразованиям всякий раз, когда солнце солнцестояний входило или выходило из Млечного Пути. Кроме того, сближения Сатурна и Юпитера с периодичностью в восемьсот лет также происходили на фоне Млечного Пути в то же самое время, когда осуществлялись крупные социальные преобразования на земле.

Западному мышлению, непривычному к анализу этих сопровождающих историю образов, все это представляется совпадением. Для андских же жрецов-астрономов оно было доказательством синхронности, одновременного вступления на сцену важных образов на разных уровнях. Напрягая воображение, мы, современные люди, могли бы породить чуточку сочувствия, к тем людям, которые «растрачивали себя» на метафизические предположения. Мы могли бы даже ощутить маленький шок, узнав, что сближение Сатурна и Юпитера, регулярно происходящее с периодичностью в восемьсот лет, состоялось как раз в 1444 году, усилив предчувствие Пачакути Инки и жрецов-астрономов, что андский мир снова балансировал на грани потопа. Мы могли бы, далее, изумиться предсказанной инками специфической синхронности в небесах, если бы заметили, что астрономические события, описываемые наряду со смертью Солнца-Царя в «Эпитафии по инкам», по еще одному совпадению начались как раз накануне прохождения солнцем своего зенита над Куско, в тот момент, когда Империя Инков тоже пребывала в зените, но ее могуществу уже было предопределено пойти на убыль [129] . Лежащие в основе андской мифологии умение и желание наблюдать и запоминать на протяжении двух тысячелетий повторяющееся тройное сближение планетарных, прецессионных и исторических событий поистине впечатляют. Но свидетельствует ли это о необыкновенной духовной восприимчивости или же о повышенной внушаемости людей от занятия историей? Не принимать в расчет пророчество инков как «самоисполняющееся» — значит недооценивать способность андских шаманов к восприимчивости и, конечно, недооценивать решение европейцев завоевать новые миры.

129

1 февраля по юлианскому календарю, когда начинаются описываемые в мифе события, соответствует 12 февраля по григорианскому календарю, накануне прохода солнцем своего зенита прямо над Куско, то есть накануне одного из двух дней в году, когда на данной широте от солнца в полдень не образуется тени.

На мой взгляд, единственный из наиболее привлекательных вопросов, поднятых данным исследованием, состоит не в том, каким образом технический язык мифологии попал в Анды, или даже не в том, где и как он впервые был разработан, а, скорее, в том, почему эта система мышления так легко воспринималась народами по всему миру.Восприятие — это самая искренняя форма признания. Тогда что же такого привлекательного содержалось в этом мировоззрении, если оно побуждало такое множество народов на земле в одно и то же время выверять свою судьбу по звездам и связывать свой удел с движением планет-богов, каждую из которых все народы наделяли одними и теми же свойствами и характеристиками? Если в этой системе мировоззрения не было чего-тотакого, что несло в себе подлинно духовное восприятие феноменального мира, тогда почему даже после ее заката мы находим почтительные упоминания о ней во всех более поздних религиозных традициях — от юдаизма до буддизма и от христианства до ислама и индуизма?

«Эпитафия по инкам» навевает яркие картины: жрец-астроном (а быть может, и несколько) стоит один в холодном высокогорье, наблюдая в течение долгих ночей танец структуры планет, записывая, изучая, обдумывая. Зачем? Были ли это забитые и суеверные люди, занимавшиеся совершением уже известных из прошлого «ошибок»? Или же участие андских жрецов-астрономов в этой древней и удивительно широко распространенной традиции подсказывает, что они обладали доступом к такому образу восприятия, который делал практику астрономических наблюдений полезным способом выявления и понимания значительных образцов?

V

Конечно, не время становиться апологетом астрологии, да я бы и не смог. Однако существуют некоторые факты, касающиеся технического языка мифологии, которые можно устанавливать без обращения к вере. Прежде всего сама сложность этого языка означает, что данное учение служило не только или даже не столько «практическим» целям, вроде составления календарей. Поступать таким образом было бы все равно, что использовать корабль как пресс-папье. Кроме того, это было предание, которое — по причине своей зависимости от весьма специфического метаязыка, употребляющего своеобразные символы, — требовалось передавать.На всем протяжении этого предания описывалось отношение между учителем и учеником. В свою очередь, эта логика предполагает, что в передаче таких идей имелся некий элемент внутреннего усвоения, — элемент, связанный с воспитанием восприятия. Способность к восприятию естественного мира требует такого взгляда, который видит одновременно и внутреннее, и внешнее. Картины Рембрандта сохраняют способность очаровывать именно потому, что они изображают внутреннее восприятие внешнего мира. Представляла ли собой андская мифология, как и всякая связанная с астрономическими событиями мифология, аналогичную «обработку» данных о явлениях посредством некой внутренней натренированности глаза?