Тайны митрополита
Шрифт:
– В тумане ни бельмеса не разглядишь, – негромко, словно сам себе что-то там говоря, бормотал Милован. – Все едино становится, перемешавшись. Очам враг, да ушам – брат. Туман травины рост донесет до слуха да росины рождения звук. Вдруг развернувшись и подняв глаза, бородач в упор посмотрел на товарища. – Туман – друг. Туман – брат. Туман – спаситель, – чуть слышно, словно заклинание бормотал бывший лихой, едва шевеля растрескавшимися губами. – В тумане судьбы все на один лад видятся, да ведь не одно и то же! Как в тумане идти да все по-своему вершить, так и след незаметен. Как туман сойдет, так и грех
– Ты чего, Милован?! – Булыцкий ошарашенно уставился на провожатого, не зная, что и думать теперь. А с ума если сошел Милован, что пожилому человеку делать посреди тумана этого, да еще и под самый вечер? Ох, а буйствовать, не дай Бог, начнет?! – Милован! – попытался окликнуть он товарища, пощелкав пальцами перед самым носом. – Милован! – снова отпрянул Булыцкий, вдруг поняв, что перед ним уже и не знакомый его, но тот самый старик-волхв, что приютил их в землянке. – Ты?!
– Богам только и ведомо, где да как судьбам суждено переплестись, да и они не меняют ничего. Грешна людина, да все грех тот – гордыня! Все богов умнее хочет показаться да по-своему переладить! Да, только ни единому и не удавалось то! – резко подавшись вперед, старик буквально впился в кисть товарища.
– Милован?!
– Тц! – резким движением вывернув запястье товарища, прошипел тот.
– Ты чего?! Пусти! Пусти, говорю, черт! – попытался вырваться тот, однако безуспешно. Более того, от этих усилий бородач лишь усилил хватку, да так, что пенсионер едва не взвыл от боли.
– Слушай! – гневно сверкнул глазами.
– Чего?!
– Слушай, сказано тебе! – подняв палец кверху, бородач вдруг резко ткнул, указывая куда-то в туман. – Как будто скачет кто, – пытаясь прогнать наваждение, Булыцкий тряс головой, – душ несколько. То за нами всадники, – и расплылся в улыбке. – За нами.
– Милован, – от себя добавив несколько увесистых словечек из будущего, набычился пожилой человек. – Ох, не доведи до греха!
– В тумане дела хоть и вершатся, да от взгляда Всевышнего не укрыться. Он сойдет, да грехи-то останутся, – оскалившись, прошипел волхв. – Туман – гордыня; он – диавола саван, с пути православных сбивающий. – Последние слова старика утонули в грохоте; то уже где-то совсем рядом неслись всадники, в ночи выискивающие беглецов.
– Ложись! – Разом прогнав видение и подавшись вперед, пенсионер всем весом навалился на товарища, валя его на сырую землю.
– Ты чего, Никола?! – прохрипел в ответ тот.
– Лежи! – прошипел пенсионер. – Всадники Судного дня уж рядом! За грехи воздать спешат, не укрыться! Геенна огненная, плач да скрежет зубовный. – Вместо ответа чья-то крепкая рука приложилась к физиономии пенсионера, встряхивая мир перед глазами и приводя Николая Сергеевича в чувства.
– Ты чего?! – встряхнув товарища за плечи, прошипел Милован. – Разум от горячки ушел, а? Ты городишь-то что?
– А? – приходя в себя и ворочая во все стороны
– Ты потерпи, милый! Ты Богу-то душу отдавать не торопись! Еще чуть! Малость совсем малую! Князю-то что сказывать, как не дойдешь, а? – словно через толстое ватное одеяло доносилось до Николая Сергеевича.
– Милован?! – когда, наконец, расплывчатое пятно перед глазами вдруг приняло более или менее четкие очертания, выдохнул пенсионер. – Скачет кто-то! Всадники Апокалипсиса, – вновь начал проваливаться в забытье…
– Кто скачет-то?! Где?! Никола?
– Там, – не имея сил, даже чтобы указать рукой, слабо кивнул пенсионер.
– Я. Я живо! Я… Сейчас… Мигом… Я, – не зная, что и делать, метался Милован. И друга оставить он не мог, и оставаться в неведении, не зная, что за опасность таит за собой густой туман.
– Кто такие?! – властный голос положил конец сомнениям лихого. – Чего по лесу ночью, а?! Лихие, что ль?! С такими нынче разговор короток!
– Тверд! – вместо ответа вскрикнул Милован. – С Николой мы! К князю! Занемог он в пути. Думал: грех на душу… не дойдет же! – Булыцкий стремительно провалился в черную яму забытья, но по ходу молнией мысль пронеслась в голове: «Каменья в котомке тянут».
Уже сквозь сон вроде как пение почудилось Булыцкому да шуршание с поскрипыванием что ли странные, словно бы что-то вращалось у уха самого. Долго понять не мог, что такое. И сил глаза открыть просто не было; тело сковала невероятная слабость. Так, словно бы выпотрошенную мумию впопыхах набили ватой и отправили на плоту куда-то вниз по реке. Голова кружилась, ощущения тела были какими-то невероятно зыбкими. Лишь только пульсирующая боль на обветренном лице была по-настоящему реальной, вот только не знал Булыцкий: радоваться этому или нет.
Боль мало-помалу отпустила. Ну или пенсионер с ней свыкся настолько, что перестал замечать. Поэтому, набрав воздуха, он попытался кликнуть кого-нибудь; с губ сорвался лишь слабый стон. Впрочем, и этого хватило, чтобы шорох с пением прекратились, воздух рядом с Николаем Сергевичем пришел в движение; кто-то, бережно приподняв голову пенсионера, аккуратно прислонила к губам плошку с теплой настойкой. Жадно приложившись, Николай Сергеевич тут же пораженно отметил: а ведь это же настой коры ивовой! Той самой, что они с Милованом несли князю.
– Что, что с князем? – едва оторвавшись от плошки, прохрипел пенсионер.
– Чего кажешь? – пропел под ухом чей-то мелодичный голос.
– Князь, говаривают, хворый… И дитя его – тоже, – через боль в горле просипел пенсионер.
– Ладно все с ними, – в ответ пропела собеседница. – Милован чудо-настойку твою сготовил для всех, слава Богу. Глядишь, скоро свидитесь.
– А, – без сил откинулся на скамейке тот, не в силах даже понять, как толковать эту фразу.
В тот день он еще несколько раз проваливался в забытье, коротко приходя в себя, чтобы, послушав пение незнакомки, напиться отвара и снова забыться. На следующий день, почувствовал себя уже настолько лучше, что смог открыть глаза, чтобы понять, где он оказался.