Тайны моей сестры
Шрифт:
– Я единственный ребенок, – говорит Шоу.
– Повезло, – язвительно заявляю я.
– Речь сейчас о вашей сестре, Кейт.
– Ладно, ладно! – кричу я, мотая головой. – Почему мы не близки? Понятия не имею. Наверное, мы просто слишком разные.
Шоу кивает и что-то строчит. Глядя на нее, я вспоминаю нашу последнюю встречу с Салли: лицо искривлено, и она на меня орет. Столько лет от тебя ни слуху ни духу, а теперь ты вдруг появляешься и указываешь мне, что делать? Мы
– В каком смысле? – продолжает Шоу. – В каком смысле – разные?
– Во всех смыслах.
Я думаю о сообщении, которое пришло мне, когда я сидела, скорчившись в подвале в Сирии: Мама умерла. Решила, что надо тебе сказать.
Одна строчка. Все, что Салли пожелала мне сообщить. Одна короткая строчка о том, что мама, которую я любила больше всех на свете, умерла.
Тварь.
– Что-что, Кейт?
Я поднимаю взгляд на Шоу, а в голове вертится то сообщение. Я сказала это вслух?
– Понимаете, доктор Шоу, моя сестра – далеко не самый приятный человек, – говорю я. – Мы не ладим. Может, хватит об этом?
Понедельник, 13 апреля 2015 года
Пол стоит на пороге и широко улыбается. В руках у него бумажный пакет.
– Рыба с картошкой фри, – говорит он, – Лучшая в Херн Бэй. Ты явно по ней соскучилась.
Ни капельки, однако ведя его по коридору, я чувствую странное воодушевление. Впервые за долгие годы я проснулась со светлой головой. Никаких голосов. Пока.
– Я тут выбил себе долгий обеденный перерыв и забежал в «Телливерс». Уверен, ты просто мечтаешь о настоящей еде после… Напомни, где ты была?
– В Алеппо, – говорю я. – Это в Сирии, – добавляю, заметив его отсутствующий взгляд.
– Ага, ну как бы там ни было, такой вкуснотищи у них точно нет, – отвечает он и ставит пакет на стол.
«Там идет война, черт возьми», – думаю я про себя, стоя в кухонном проеме и наблюдая, как Пол накрывает на стол. Разве не ясно, что там вообще есть нечего, и люди умирают от голода? И проклятая рыба с картошкой фри – это последнее, о чем я думала в Алеппо.
– Знаешь, Пол, я не голодна, – заявляю я. – Только что позавтракала.
– Да ладно тебе, – уговаривает он, показывая на деревянный стул напротив. – Поешь еще – тебе не помешает. Одна кожа да кости.
Он просто пытается быть милым, говорю я себе, неохотно садясь за стол.
– Ну вот, другое дело, – говорит он и накладывает мне в тарелку гору жирной картошки. – Налетай.
Я кладу ломтик картошки в рот и медленно жую. На удивление вкусно.
– Я связался с маминым юристом из Кентербери, и она записала нас на среду на час дня, чтобы подписать бумаги, – говорит Пол. – Много времени, думаю, не займет. Только не забудь захватить удостоверение личности. У тебя ведь есть паспорт?
Я не могу поверить своим ушам.
– Пол,
– Ой, извини, – смеется он. – Конечно, есть. Прости, все мысли о работе.
Он открывает кухонный шкаф и достает пыльную бутылку солодового уксуса.
– Хочешь?
Я качаю головой и наблюдаю, как он макает картофель фри в жгучую коричневую жидкость.
– А Салли придет? – спрашиваю я.
– Нет, – говорит он, опустив вилку. Его лицо мрачнеет.
– Что такое?
– Да ничего, Салли есть Салли. Ей снова хуже.
– Имеешь в виду – снова начала пить?
– Да, пару раз сорвалась, – говорит он, растерянно сминая пальцами кусочек картофеля.
– Вы не пробовали обратиться в Общество анонимных алкоголиков?
Он мотает головой:
– Она и слышать об этом не хочет. Считает, что у нее все нормально. Поговори с ней. Может, хоть ты ее вразумишь. Меня она не слушает.
– Да брось, Пол, во время нашей последней встречи она прямым текстом заявила, что не желает меня больше видеть. И выставила за дверь.
– Да, но это было давно; к тому же сама знаешь, как она переживает из-за Ханны. Она решила, что ты винишь ее в произошедшем.
– Я пыталась ее образумить, – говорю я, отодвинув тарелку. – Мне плевать, обиделась она или нет; она должна была узнать правду. Если бы она бросила пить, Ханна до сих пор была бы здесь – вот и все.
– Знаю, – говорит Пол. – Хорошо хоть с Ханной все нормально. Спасибо, кстати, что помогла ее найти. Мы наконец вздохнули спокойно.
– Она моя племянница, – отвечаю я. – Я хотела убедиться, что она в безопасности, чего не скажешь о Салли.
– Слушай, я знаю, что ты на нее злишься, – говорит Пол. – Но Салли правда становится хуже. Неужели так сложно забыть о вашей глупой кровной вражде и помочь ей?
– Прости, Пол, но мне кажется странным, когда мать так легко сдается, – говорю я, сваливая недоеденную рыбу с картошкой в мусорное ведро. – Такое чувство, что ей вообще все равно.
– Перестань, Кейт, это несправедливо, – говорит он, вытирая губы бумажной салфеткой. – Как ей может быть все равно? Уход Ханны ее подкосил. Она стала больше пить, потеряла работу. Стала как в воду опущенная. Глубоко внутри она знает, что Ханна сбежала из-за нее – из-за пьянства и ругани, – и эта мысль разъедает ее изнутри.
Склонившись над мусорным ведром, я вижу испуганное лицо сестры в родильной палате много лет назад. Ей было всего четырнадцать, когда родилась Ханна; она сама еще была ребенком. Я помню, как сидела на краешке ее кровати; в маленькой пластмассовой люльке посапывал младенец, когда Салли посмотрела на меня и спросила: «И что мне теперь с ней делать, Кейт?»
– На самом деле они любили друг друга, – говорил Пол, прерывая мои мысли. – Видела бы ты ее в наше первое Рождество без Ханны: она была сама не своя. Но откуда тебе это знать – тебя ведь никогда не было рядом.