Тайны Поместья Торн
Шрифт:
— Просто невозможно. Это радует.
К ее отчаянной благодарности, он, похоже, не заметил, что она произнесла слово «брак». Сайлас, несомненно, заметил; она почувствовала легкое прикосновение его взгляда к себе, хотя, когда она посмотрела на него, он бесстрастно занимался костром.
Она сглотнула.
— Разве в сказке мальчик, разбудивший принцессу, не принес ей звездный свет, отразив его в воде? Значит, три задачи должны только казаться невыполнимыми. Даже если Тетя Клотильда будет возражать, она будет вынуждена подчиниться традиции.
—
— Есть только один способ узнать это.
Он вздохнул.
— Три невыполнимые задачи, — размышлял он, рассеянно проводя указательным пальцем по контурам своего лица, глаза его были по-прежнему закрыты. Прошла долгая минута. — Ну что? — спросил он наконец.
В ее груди затеплилась надежда.
— Что?
— Полагаю, ты должна ставить задачи. Кто-то должен.
Она была рада, что он не видит ее выражения лица. Когда Путеводитель Леди издал крошечный писк протеста, она поняла, что сжимает гримуар, и с извинениями отложила его в сторону.
Настоящая любовь. Она не говорила об этом вслух, но сказка настойчиво утверждала, что это неотъемлемая часть Договора Влюбленных. Если он был настоящим — а она не могла сказать почему, но была уверена, что это так, — то он сработает, только если она будет настоящей любовью Натаниэля.
А если нет…
Он не будет знать ничего лучшего. Он будет думать, что прав, что это всего лишь сказка, и они попробуют что-нибудь еще.
Зажмурив глаза, она подтянула колени к груди. Как она уже говорила, был только один способ выяснить это. Ей нужно было придумать первую невыполнимую задачу.
Сосредоточившись, она стала искать самое маловероятное задание, в котором Натаниэль мог бы преуспеть, — такое, что даже стражи поместья сочли бы невозможным. И когда, наконец, ей пришла в голову идея, она была настолько тревожной, что едва смогла произнести ее вслух.
***
В ту ночь она спала в своей комнате, как и после инцидента с крышей. Или, по крайней мере, собиралась — но сон не шел. Она ворочалась, наполненная дикой, беспокойной энергией, ее мысли бегали по кругу. Время от времени она перебирала ногами под одеялом, но это не приносило облегчения. В конце концов она в отчаянии отбросила одеяла. Она подошла к окну и прижалась к нему горячей щекой, позволяя ледяному стеклу холодить кожу.
До сегодняшнего вечера она не чувствовала себя запертой в поместье. Теперь она отдала бы все на свете, чтобы прогуляться по Хемлок-парку, проветрить легкие холодным ночным воздухом и охладить свои лихорадочные мысли под ветреным блеском звезд.
Каждый раз, закрывая глаза, она видела Натаниэля таким, каким он выглядел в тот вечер: свет костра обрисовывал его угловатые черты, закрытые глаза лежали в тени под его рукой.
Ее сердце сжалось от боли. Она знала, что чувствует любовь, что влюблена в него, но не понимала, почему это чувство — как будто она на корабле, где земля виднеется далекой зеленой полоской на горизонте, а ветер треплет волосы, и она не знает, отчаливает ли она от
Она никогда не задумывалась о том, каким может быть ее будущее с Натаниэлем. Теперь же она не могла остановиться.
Если Договор Влюбленных сработает, то они поженятся?
Хотела ли она выйти замуж?
Она с трудом могла обдумать эту идею. Ей было всего семнадцать. Если они с Натаниэлем поженятся, их совместная жизнь продлится гораздо больше, чем она прожила. Сколько — пятьдесят? Шестьдесят? Если вернуть им те десятилетия, на которые претендовала сделка Сайласа, они оба могли бы дожить до восьмидесяти. Огромность этих цифр казалась выдуманной, не поддающейся осмыслению. Ошеломленная, она уткнулась лбом в плечо.
Ее посетила ужасная мысль: после жизни, проведенной вместе, они оба умрут, но один из них умрет первым. Однажды одному из них придется потерять другого. Вот что значит любить.
Внезапно в комнате стало душно. Она больше не могла этого выносить. Она оторвалась от окна и вышла в коридор, где под ее босыми ногами приятно холодили половицы. Она начала спускаться по лестнице, скользя рукой по гладким перилам, оценивая в темноте свое продвижение по знакомым неровностям и завиткам.
И остановилась на полпути, увидев стоящего в фойе Сайласа, бледного и неземного, как призрак. На нем была не форма слуги, а костюм, в котором она однажды видела его на городских улицах, волосы были перевязаны черной лентой. Он снял перчатки; одна из них выглядывала из кармана — аккуратно сложенный квадратик жемчужно-серой лайки.
Он был за пределами дома. Она не знала, откуда ей это известно, — просто Сайласу было бы очень похоже на то, что он сумел пройти мимо чар, не сказав им об этом. В фойе ощущался слабый запах зимы, словно струйка холодного чистого воздуха проникла внутрь по его пятам.
Он не повернулся. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что он настолько глубоко задумался, что не заметил ее. Эта мысль шокировала — как-то неправильно, тревожно. За все то время, что она его знала, она ни разу не заставала его врасплох. Затем она заметила, на что он смотрит: на пустое место на стене рядом с портретами Алистера, Шарлотты и Максимилиана. Место, где однажды после смерти Натаниэля будет висеть его портрет.
И, возможно, ее собственный портрет.
Медленно она спустилась по оставшимся ступенькам. Сайлас заметил ее. Он не шелохнулся, но слегка напрягся, когда она протянула руку и взяла его ледяную ладонь. Он не сжал ее в ответ, но и не отстранился.
— Какой она была? — тихо спросила она, изучая портрет Шарлотты. Натаниэлю снова бросилось в глаза, что, хотя он унаследовал внешность отца, в его глазах был смех матери.
— Необыкновенная. Честная женщина. — В его сухом, шепелявом голосе слышалось восхищение, слабое, как колыхание старых паутинок на ветру. — Время от времени она поручала мне присматривать за ее детьми, пока ее и Алистера не было дома.