Тайны прошлого
Шрифт:
Я рассматривала его лицо. Вблизи он казался гораздо старше своих сорока четырех. Морщинки разбегались от уголков глаз. Две глубокие линии пересекали лоб. Только руки казались гладкими и юными. Бледно-желтая рубашка под твидовым пиджаком слегка помялась, давно не глаженая. Бледно-голубые джинсы обтрепались над белыми кроссовками «Найк». Он явно не следил за внешним видом.
Интересно, каким он вырос.
Мне казалось, что двояким.
Человеком, который часами терпеливо сидит за пианино и «ставит» студентам руки,
И человеком, который запирается в кабинете со звукоизоляцией и играет громоподобные композиции, полные ужаса, потери, ярости. И ноты врезаются в стены, мечутся в закрытом пространстве, пытаясь найти выход. Как и он сам.
— Томми, ты слышала, что я сказал? Я видел маму незадолго до ее смерти. Она позвонила мне. Была в отчаянии. Попросила меня очистить одну из ее банковских ячеек. Дала мне название банка. Я отказался. Приезжать домой было слишком рискованно. Два дня спустя я перезвонил по тому же номеру. Сказал медсестре, что я дальний родственник и хочу узнать о состоянии больной. Она ответила, что миссис МакКлауд лечится от деменции. Что ее муж недавно скончался. И в то же утро я вылетел в Техас.
Он нервно постукивал пальцем по краю чашки, к которой так и не притронулся. Кофе остывал. Его глаза казались зеркалами, они отражали калейдоскоп эмоций, которые я не могла распознать. Стыд, может быть? И боль за папу? Он все знал и решил не появляться на похоронах? Но прежде чем я успела, точнее, решилась спросить, он продолжил:
— Это было ошибкой. Женщина в банке пустила меня только на порог. А мама… она меня, конечно же, не узнала. Я все равно сидел с ней, держал ее за руку, рассказывал про детей. Пробыл у нее полчаса. Когда я выходил, она выкрикивала мое имя. Я не вернулся.
Об этом я не догадывалась. Значит, тем маминым посетителем был Так, а вовсе не подручный Кантини.
— Я сожалею, — повторил он. — О том, что меня не было рядом. Я знал, что ложь сильно давила на папу. Даже когда ты была еще маленькой, до того, как все полетело к черту, он очень хотел рассказать тебе.
— Мой отец — Энтони Марчетти, — сухо сказала я.
— Твой настоящий отец — Уильям МакКлауд. И мой тоже. Генетика тут ни при чем.
У него не было права так говорить.
Хотя, впрочем, было.
Эти его слова всколыхнули все то, что я так отчаянно пыталась похоронить.
Я склонила голову и выудила из-под стола рюкзак, поставила его на колени и открыла маленькое отделение.
— А это ты помнишь?
Я положила перед ним на стол старую карту, джокера, и прочитала эмоции на лице Така, когда он перевернул картинку и заметил двух розовых лебедей на рубашке.
— Нечто дикое. — Он посмотрел на меня с хитрой улыбкой, которую я помнила. — Нечто неожиданное. Бабушка никогда не ошибалась.
Я выложила следующую карту. Ту, что вытащила наугад из колоды, которую
Поэтому я и сидела сейчас за столом, а не летела домой в самолете, оставив прошлое позади и повернувшись спиной к вопросам без ответа.
Одна карта, один ответ.
Тройка треф.
Второй шанс для меня и Така.
Эпилог
Я сидела на полу в старой комнате Така, а передо мной возвышалась стопка сокровищ. Голубое перо сойки, засушенный стебель лаванды, пакет для продуктов, гладкий камешек с дорожки, вилка, фотография. Я не знала, что все эти предметы значили для нашей мамы, но она прятала их под матрасом в детской сына, которого так и не смогла отпустить.
Был ветреный и облачный октябрьский день. После встречи с братом в кофейне Нью-Йорка прошел почти год. Мы готовили дом к первому семейному вечеру на ранчо, к встрече с моими племянниками и золовкой. Я не ожидала найти мамину коллекцию во время уборки, но помнила папины слова о том, что в конце концов это стало ее привычкой. Прятать нелепые для чужого глаза вещи.
— А что это такое? — спросила Мэдди, возникая рядом со мной. Ее лицо и руки были покрыты пылью, теннисные туфли испачканы коровьим навозом — все это было частью ее ритуала по «уборке амбара».
— Кое-что из того, что хранила твоя бабушка.
— Круто, — сказала она. — А можно я возьму себе перо?
— Конечно.
Она провела перышком по щеке, а потом подняла лежавшую сверху фотографию.
— Это ты?
Я удивилась тому, как мгновенно она увидела то, чего я не замечала.
— Нет, это твоя бабушка. И тут она держит за руку твоего дядю Така. Ему, наверное, годика три.
— Ты до сих пор злишься на нее за вранье?
— Не то чтобы злюсь, нет.
Она печально на меня посмотрела.
— Знаешь, моя мама тоже мне врет.
— Не говори так, Мэдди. Твоя мама ни за что не стала бы лгать.
— Она говорит, что опухоль в моем мозгу — это ерунда и волноваться тут не о чем.
Меня пронзила резкая боль. Мы никогда не использовали слово «опухоль», говоря о Мэдди. Никогда.
— А что ты думаешь? — осторожно спросила я.
— Я думаю, мама не знает, что может случиться. И никто не знает.
— Ты можешь всегда поговорить об этом со мной. — Я потянулась к ней, погладила ее по волосам. — Но лучше тебе поговорить с мамой.
— А маме лучше, когда все, как сейчас. Думать, что я не знаю. Защищать меня. — Мэдди вскочила на ноги, протянула мне фотографию, но уходить пока не спешила. — Как думаешь, кузены захотят поиграть в крикет? Я нашла в амбаре старый набор для игры. И могу все устроить.