Тайны сердца. Загадка имени
Шрифт:
Но девочку сложившаяся ситуация вроде бы не печалила. Когда бабушка видела, как малышка расцеловывает брата, она восхищалась внучкой: совершенно очевидно, та не ревновала к новорожденному.
Мари недостаточно было испытывать счастье, ей нужно было продемонстрировать это счастье тем, кому не так повезло. Вот почему она сблизилась со своей старшей сестрой и каждое воскресенье приглашала ее вместе с семьей на обед. Ад вымощен добрыми намерениями; в равной степени намерения самые мелочные могут принести искреннюю радость. Брижит, которая была женщиной мягкой и доброй, обрадовалась и сказала мужу:
– Материнство
– Ты права, дорогая. Я ее больше не узнаю, она расцвела и стала очаровательна.
В присутствии Брижит Мари сияла и постоянно думала: «Она вышла замуж за кровельщика и обзавелась двумя глупыми и некрасивыми дочерями, как же она должна мне завидовать!» На самом деле Брижит, которой очень нравилась ее жизнь, радовалась успехам сестры. Вероника и Натали обожали Диану и Николя. Ален прекрасно ладил с Оливье. Воскресные обеды доставляли всем искреннее удовольствие.
Диана преклонялась перед кузинами, которые были на пару лет старше ее: они были близняшками. Ей казались изумительными две девочки, которые были схожи абсолютно во всем, даже в своей упитанности и привычке постоянно улыбаться. А тетя Брижит была такая милая и каждый раз приносила ей коробку шоколадных конфет.
Однажды после воскресного обеда и кофе Брижит предложила племяннице еще одну конфету – та обожала сладости. Мари вмешалась:
– Ни в коем случае. От них толстеют.
– Ну что ты, Мари, твоя дочь худая как спичка! – сказала Брижит.
– Вот пускай такой и остается, – отрезала Мари.
Диана вздрогнула от голоса, каким заговорила мать. Сами слова были не слишком любезными, но куда хуже была сухая манера, в какой они произносились, и смысл их не ускользнул от девочки: «Мне не нравится, когда моя дочь получает удовольствие». Она увидела, что тетя Брижит тоже это заметила и была шокирована. Девочка терпеть не могла, когда появлялись свидетели жесткого отношения к ней матери, потому что, если в глубине души она и находила этому успокоительное объяснение, другим это объяснение она изложить не могла, как не могла и приобщить их к собственной космогонии, которая в данном случае формулировалась следующим образом: «Богиня любит меня, но странным образом, она не любит показывать мне, что любит меня, потому что я девочка и ее любовь ко мне – секрет».
Тетя Брижит тайком от сестры обняла племянницу и прошептала ей на ушко:
– У меня шоколадка в руке, сейчас я положу ее тебе в ладошку.
– Нет, спасибо, тетя, мне не хочется.
Тетя не стала настаивать, только в растерянности посмотрела на малышку.
Когда Брижит с семьей уходили домой, Мари всегда отпускала язвительные комментарии: «Близняшки еще больше растолстели, верно?» или: «Вы заметили, как Ален наворачивает: можно подумать, его дома не кормят!».
Оливье только улыбался в ответ на эти колкости, в которых видел свидетельство теплых отношений между сестрами.
В два с половиной года Диана пошла в детский сад. И была в полном восторге. Воспитательница оказалась милой, длинные волосы ей очень шли. У нее не было той же проблемы, что у богини,
Обычно за Дианой в детский сад приходила бабушка. Воспитательница целовала девочку в обе щеки и говорила: «До завтра, моя дорогая!» Вне себя от счастья, малышка кидалась в объятия бабушки.
Иногда за дочерью приходила мать. Передача власти от одного божества к другому оказалась делом деликатным. Воспитательница подбегала, чтобы сказать Мари добрые слова о Диане. Она не замечала, как мать поджимает губы, а девочка бледнеет.
Однажды выведенная из себя мать заявила Диане в машине:
– Я не выношу эту женщину, надо будет перевести тебя в другой детский сад.
У ребенка хватило присутствия духа сообщить:
– В столовой она не дала мне добавку шоколадного мусса.
Наверно, мама пересмотрела свое решение, потому что больше о переводе речь не заходила.
А тем временем Николя рос. Он шел по стопам сестры: красивый, умный, не по возрасту развитый, очаровательный. Диана с нежностью относилась к брату и часами с ним играла: придумывала, что она лошадка, сажала брата на спину и скакала. Мальчик заливался смехом, когда она испускала ржание.
Оливье говорил жене, что ему не хватает слов, чтобы отблагодарить за такое счастье. Девочка думала, что в ревности есть и кое-что хорошее – иначе как бы она узнала, что мать любит отца? В остальном она старалась понять маму. Должна же быть какая-то причина. Иначе как объяснить, что богиня, наделенная всеми возможными достоинствами, могла опускаться до подобных соображений.
Диана любила мать до такой степени, что в свои четыре года сумела понять то чувство обиды на несправедливость, которое та должна была испытать, не получив жизни, достойной ее ожиданий. Пусть ее существование становилось все приятнее, она навсегда пребудет аптекаршей, а не Королевой, а ее муж, каким бы внимательным и любящим он ни оказался, не станет Королем. Любовь девочки к матери была так огромна, что она даже осознала, что ее рождение явилось для Мари крахом ее надежд, символом смирения и покорности судьбе. Появление Николя не легло роковой печатью на ее мечты, а потому мама и не скрывала своей к нему привязанности.
Видя, как богиня целует мальчика, избегая прикасаться к ней самой, Диана умудрялась переступать через свою боль и думать только о том, что когда-нибудь станет Королевой – не из личных амбиций, а чтобы иметь возможность преподнести корону матери и утешить за все, чем, как той казалось, ее обделила жизнь.
Каждую ночь она вспоминала о дивном объятии, которое ей довелось познать, когда в животе Мари был Николя: как мать прижимала ее к себе, какие любовные слова говорила и каким голосом. Это воспоминание заставляло ее цепенеть от счастья. Пусть она страдала оттого, что Мари никогда больше так не вела себя с ней, она выстроила вокруг тех поцелуев миф столь мощный, что была способна черпать в нем воодушевление и энергию, достаточные для восхождения на трон.