Тайны смертей русских поэтов
Шрифт:
В 1910 году Анна Горенко наконец согласилась стать женой поэта. Немедленно появились и следующие знаменитые строчки («Она»):
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов
Живет в таинственном мерцаньи
Ее расширенных зрачков.
Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха
Неслышный и неторопливый
Так странно плавен шаг ее,
Нельзя назвать ее красивой,
Но в ней все счастие мое.
В 1911 году, желая обособиться от Вячеслава Иванова, а также от «теургического» символизма, Н. Гумилёв создает «Цех поэтов». Кроме самого Н. Гумилёва, туда
Это новое направление в своем творчестве – акмеизм – они называли наследником символизма, который, по их мнению, закончил «свой путь развития». В статье «Наследие символизма и акмеизм» (1913) Н. Гумилёв направляет поэтов к «вещности» окружающего мира.
Поэму «Блудный сын» принято считать первым акмеистическим произведением Николая Гумилёва. Впоследствии эта поэма была включена в сборник «Чужое небо», написанный Гумилёвым в 1912 году.
Этот сборник стихотворений имел большой успех. Брюсов говорил, что значение стихов Николая Гумилёва «гораздо больше в том, как он говорит, нежели в том, что он говорит».
В 1914 году Николай Гумилёв решил записаться добровольцем на фронт. Его направили в лейб-гвардии уланский полк. Уже в 1915 году Гумилёва наградили двумя Георгиевскими крестами. Сослуживцы Николая вспоминали, что Гумилёв совершенно не боялся смерти, его как будто притягивала любая опасность.
Война не помешала литературной деятельности Н. Гумилёва. В это время он выпустил сборник стихотворений «Колчан» (1916), сказку «Дитя Аллаха», больше похожую на драму и драматическую поэму «Гондла» (1917 год).
Н. Гумилёв очень много писем написал с фронта Анне и их сыну Льву: «… “где она, где свет веселый серых звезд ее очей” и думаю при этом о тебе, честное слово. Сам я ничего не пишу – лето, война и негде, хаты маленькие и полны мух. Целуй Львёнка, я о нем часто вспоминаю и очень люблю. В конце сентября постараюсь опять приехать, может быть, буду издавать “Колчан”. Только будет ли бумага, вот вопрос. Целую тебя, моя дорогая…»
В 1916 году Н. Гумилёв добивается, чтобы его направили на Салоникский фронт в русский экспедиционный корпус. Но на этот фронт Гумилёв не попал: полк был расформирован.
В 1918–1921 годах Николай Гумилёв был очень популярен в Петербурге. Он опубликовал большое количество своих произведений, читал лекции и работал в издательстве «Всемирная литература».
В это же время, в 1918 году, Н. Гумилёв внезапно развелся с Анной Ахматовой. Развода попросила она.
Спустя некоторое время Анна Ахматова сказала: «В 1916 году, когда я сожалела, что все так странно сложилось…» На что Н. Гумилёв ответил: «Нет, ты научила меня верить в Бога и любить Россию». Тогда Николай Гумилёв был уже увлечен Ларисой Рейснер, а чуть позже познакомился с Анной Энгельгардт, которая и стала его второй женой.
В 1921 году Гумилёв был учителем и наставником начинающих поэтов на студии «Звучащая раковина», а также руководил Петроградским отделением Союза поэтов. Большинство стихотворений, сочиненных в этот период, вышли уже после смерти поэта, в Берлине, в сборнике «Огненный столп».
Осенью 1920 года Николай Гумилёв был номинально вовлечен в конспиративную деятельность – он обещает участникам «таганцевского заговора» свою помощь в случае антиправительственного выступления.
3 августа 1921 года Николай Гумилёв внезапно был арестован ЧК по сфабрикованному делу, его обвиняли в участии в антисоветском заговоре.
Георгий Иванов, близкий друг Николая, писал: «Он твердо считал, что право называться поэтом принадлежит только тому, кто в любом человеческом деле будет всегда стремиться быть впереди других…»
О своей смерти Н. Гумилёв думал всегда. Поэтесса Ирина Одоевцева была свидетельницей большого монолога Гумилёва о смерти, который он произнес в 1920
Или что меня убьют на войне. Но ведь это, в сущности, все та же смертная казнь. Ее не избежать. Единственное равенство людей – равенство перед смертью. Очень банальная мысль, а меня все-таки беспокоит. И не только то, что я когда-нибудь, через много-много лет, умру, а и то, что будет потом, после смерти. И будет ли вообще что-нибудь? Или все кончается здесь, на земле: “Верю, Господи, верю, помоги моему неверию…”».
Накануне ареста Н. Гумилёв вновь разговаривал с И. Одоевцевой: «Я чувствую, что вступил в самую удачную полосу моей жизни. Обыкновенно я, когда влюблен, схожу с ума, мучаюсь, терзаюсь, не сплю по ночам, а сейчас я весел и спокоен».
Последним, кто разговаривал с Николаем Гумилёвым перед его арестом, был Владислав Ходасевич, который также, как и Гумилёв жил в так называемой гостинице для ученых и поэтов – «Доме Искусств».
В. Ходасевич вспоминает: «В среду, 3-го августа, мне предстояло уехать. Вечером накануне отъезда пошел я проститься кое с кем из соседей по “Дому Искусств”. Уже часов в 10 постучался к Гумилёву, он был дома, отдыхал после лекции. Мы были в хороших отношениях, но короткости между нами не было… Я не знал, чему приписать необычайную живость, с которой он обрадовался моему приходу. Он выказал какую-то особую даже теплоту, ему как будто бы и вообще несвойственную. Мне нужно было еще зайти к баронессе В. И. Икскуль, жившей этажом ниже. Но каждый раз, когда я подымался уйти, Гумилёв начинал упрашивать: “Посидите еще”. Так я и не попал к Варваре Ивановне, просидев у Гумилёва часов до 2-х ночи. Он был на редкость весел. Говорил много, на разные темы. Мне почему-то запомнился только его рассказ о пребывании в царскосельском лазарете, о государыне Александре Фёдоровне и великих княжнах. Потом Гумилёв стал меня уверять, что ему суждено прожить очень долго – “по крайней мере, до 90 лет”. Он все повторял: “Непременно до 90 лет, уж никак не меньше”. До тех пор собирался написать кипу книг. Упрекал меня: “Вот мы однолетки с вами, а поглядите: я, право, на 10 лет моложе. Это все потому, что я люблю молодежь. Я со своими студентками в жмурки играю – и сегодня играл. И потому непременно проживу до 90 лет, а вы через 5 лет скиснете”. И он, хохоча, показывал, как через 5 лет я буду, сгорбившись, волочить ноги и как он будет выступать “молодцом”. Прощаясь, я попросил разрешения принести ему на следующий день кое-какие вещи на сохранение. Когда наутро, в условленный час, я с вещами подошел к дверям Гумилёва, мне на стук никто не ответил. В столовой служитель Ефим сообщил мне, что ночью Гумилёва арестовали и увезли».
Через некоторое время после ареста Н. Гумилёва И. Одоевцева говорила: «О том, как Гумилёв вел себя в тюрьме и как погиб, мне доподлинно ничего не известно. Письмо, присланное им из тюрьмы жене с просьбой прислать табаку и Платона, с уверениями, что беспокоиться нечего, “я играю в шахматы”, приводилось много раз. Остальное – все только слухи. По этим слухам, Гумилёва допрашивал Якобсон – очень тонкий, умный следователь. Он якобы сумел очаровать Гумилёва или, во всяком случае, внушить ему уважение к своим знаниям и доверие к себе. К тому же, что не могло не льстить Гумилёву, Якобсон прикинулся – а может быть, и действительно был – пламенным поклонником Гумилёва и читал ему его стихи наизусть».