Тайны смерти русских писателей
Шрифт:
13 июня 1826 г. начался тайный судебный процесс над декабристами — без их участия. По степени вины Верховный уголовный суд поделил подсудимых на 11 разрядов. Вне разрядов проходили руководители Южного и Северного обществ П. И. Пестель и К. Ф. Рылеев, организовавшие восстание Черниговского полка С. И. Муравьев-Апостол и М. П. Бестужев-Рюмин, а также П. Г. Каховский, смертельно ранивший М. А. Милорадовича и убивший Н. К. Стюрлера.
В начале июля суд приговорил эту пятерку декабристов к смертной казни четвертованием, 31 человека — к смертной казни отсечением головы, 17 — к политической смерти (имитации казни), а потом к ссылке в вечную каторгу, 2 — к вечной каторге.
Николай I утвердил приговор суда, но внес в него изменения. Пятеро были «помилованы» — четвертование царь заменил повешением, 19 человек он приговорил к ссылке, 9 офицеров разжаловал в солдаты. О приговоренных к казни Николай написал брату Константину: «Это ужасно, но надо, чтобы их пример был другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна… Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы поверить во все эти
Объявление приговора осужденным проходило 12 июля 1826 г. в комендантском доме Петропавловской крепости с 12 часов ночи до 4 часов утра.
Судьи сидели за столом, покрытым красным сукном.
Заключенных привезли из казематов. Все были обескуражены тем, что суд и вынесение приговора были осуществлены в их отсутствие! Бунтовщиков развели по разрядам кары в отдельные комнаты, откуда их группами вводили в зал для выслушивания приговора — его зачитывал обер-секретарь.
Рылееву было объявлено: «По внимательном и подробном рассмотрении всех преступных действий каждого из подсудимых…
Верховный уголовный суд приговорил: к смертной казни четвертованием по 19-му артикулу воинского устава… отставного поручика Кондратия Рылеева за то, что, по собственному его признанию, умышлял на цареубийство, назначал к свершению оного лица, умышлял на лишение свободы, на изгнание и на истребление императорской фамилии и приуготовлял к тому средства, усилил деятельность Северного общества, управлял оным, приготовлял способы к бунту, составлял планы, заставлял сочинить Манифест о разрушении правительства, сам сочинял и распространял возмутительные песни и стихи и принимал членов, приуготовлял главные средства к мятежу и начальствовал в оных, возбуждал к мятежу нижних чинов чрез их начальников посредством разных обольщений и во время мятежа сам приходил на площадь…»
Затем приговоренных выводили через другие двери в комнату, где располагались священник, лекарь и два цирюльника с препаратами для кровопускания на случай, если кому-то сделается дурно.
В дни заключения в Петропавловской крепости в душе Кондратия Федоровича произошел резкий перелом, он обратился к Богу, стал искренне верующим. «В каземате, последнюю ночь, получил он позволение писать к жене своей. Он начал, отрывался от письма, молился, продолжал писать. С рассветом вошел к нему плац-майор (здесь уже не Подушкин, а Трусов) со сторожем (солдатом Соколовым), с кандалами и объявил, что через полчаса надо идти: он сел дописать письмо, просил, чтобы между тем надевали железы на ноги. Соколов был поражен его спокойным видом и голосом. Он съел кусочек булки, запил водою, благословил тюремщика, благословил во все стороны соотчичей, и друга и недруга, и сказал: «Я готов идти!» [91]
91
Розен А. Е. Записки декабриста // Мемуары декабристов. М.: Правда, 1988.
Позже знаменитое письмо К. Ф. Рылеева жене в многочисленных списках передавалось из рук в руки и обсуждалось сострадательным дворянством с особым благоговением. В советское время по понятным причинам его не публиковали так же, как и в царское. Рылеев написал:
«Бог и Государь решили участь мою: я должен умереть и умереть смертию позорною. Да будет Его святая воля! Мой милый друг, предайся и ты воле Всемогущего, и Он утешит тебя. За душу мою молись Богу. Он услышит твои молитвы. Не ропщи ни на него, ни на Государя: ето будет и безрассудно и грешно. Нам ли постигнуть неисповедимые суды Непостижимого? Я ни разу не взроптал во все время моего заключения, и за то Дух Святый дивно утешал меня.
Подивись, мой друг, и в сию самую минуту, когда я занят только тобою и нашею малюткою, я нахожусь в таком утешительном спокойствии, что не могу выразить тебе. О, милый друг, как спасительно быть христианином. Благодарю моего Создателя, что Он меня просветил и что я умираю во Христе. Ето дивное спокойствие порукою, что Творец не оставит ни тебя, ни нашей малютки. Ради Бога не предавайся отчаянью: ищи утешения в религии. Я просил нашего священника посещать тебя. Слушай советов его и поручи ему молиться о душе моей…
Ты не оставайся здесь долго, а старайся кончить скорее дела свои и отправиться к почтеннейшей матушке, проси ее, чтобы она простила меня; равно всех своих родных проси о том же. Екатерине Ивановне [92] и детям кланяйся и скажи, чтобы они не роптали на меня за М. П. [93] : не я его вовлек в общую беду: он сам это засвидетельствует. Я хотел было просить свидание с тобою, но раздумал, чтобы не расстроить тебя. Молю за тебя и за Настеньку, и за бедную сестру Бога и буду всю ночь молиться. С рассветом будет у меня священник, мой друг и благодетель, и опять причастит.
Настиньку благословляю мысленно Нерукотворным образом Спасителя и поручаю тебе более всего заботиться о воспитании ее. Я желал бы, чтобы она была воспитана при тебе. Старайся перелить в нее свои христианские чувства — и она будет щастлива, несмотря ни на какие превратности в жизни, и когда будет иметь мужа, то ощастливит и его, как ты, мой милый, мой добрый и неоцененный друг, ощастливила меня в продолжение восьми лет. Могу ль, мой друг, благодарить тебя словами: они не могут выразить чувств моих. Бог тебя наградит за все. Почтеннейшей Прасковье Васильевне [94] моя душевная искренняя, предсмертная благодарность.
Прощай! Велят одеваться. Да будет Его святая воля.
Твой истинный
У меня здесь осталось 530 р. Может быть, тебе отдадут» [95] .
92
Екатерина Ивановна Малютина (1783–1869) — жена генерал-майора Петра Федоровича Малютина, родственника матери Рылеева и соседа Рылеевых по имению; Малютины оказывали всемерную помощь соседям после кончины их отца.
93
Михаил Петрович Малютин (ок. 1803 —?) — подпоручик лейб-гвардии Измайловского полка; сын П. Ф. и Е. И. Малютиных. Был причастен к событиям 14 декабря 1825 г., агитировал солдат полка не присягать Николаю I. После суда над декабристами М. П. Малютин остался в армии, но до конца дней ему было запрещено жить в столицах.
94
Прасковья Васильевна Устинова — близкая подруга матери Рылеева, которая, умирая, велела Рылееву и его жене почитать Прасковью Васильевну за родную мать.
95
Непознанный мир веры. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2001.
Накануне казни все приговоренные исповедовались протоиерею петербуржского Казанского собора Петру Николаевичу Мысловскому (1778–1846), который во время следствия был назначен «увещевателем подсудимых». Из камеры Рылеева священник вышел в слезах, позже он не раз повторял о Кондратии Федоровиче: «Истинный христианин и думал, что делает добро, и готов был душу положить за други своя». Несожженные документы и поведение Рылеева на Сенатской площади говорят о совершенно ином.
15 июля 1826 г. по указанию Николая I на Сенатской площади проводилось очистительное молебствие. В этот день Мысловский на свой страх и риск отслужил панихиду по пяти усопшим — Сергию, Павлу, Петру, Михаилу и Кондратию, — зачав тем самым дело восхваления декабристов отечественной интеллигенцией.
О самой казни написано и придумано очень много и пафосного, и пошлого. Наибольшее доверие вызывает рассказ анонимного участника казни, впервые опубликованный Герценым в «Полярной Звезде». Приведем его.
«1825 года 14 или 15 числа по определению Верховного суда назначена была казнь для пятерых преступников, а для прочих 120 приговор по степени преступления. Устройство эшафота производилось заблаговременно в С.-Петербургской городской тюрьме, под ведением архитектора Гернея и полицеймейстера полковника Посникова. Накануне этого рокового дня Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор Кутузов [96] производил опыт над эшафотом в тюрьме, который состоял в том, что бросали мешки с песком, весом в восемь пудов, на тех самых веревках, на которых должны были быть повешены преступники; одни веревки были тоньше, другие толще. Генерал-губернатор Павел Васильевич Кутузов, удостоверясь лично в крепости веревок, определил употребить веревки тоньше, чтобы петли скорей затянулись.
96
Павел Васильевич Голенищев-Кутузов (1772–1843) — граф, участник заговора против Павла I в 1801 г. Был обер-полицмейстером Петербурга, причем ввел тогда в обиход усовершенствованный карцер — кутузку. В 1825–1830 гг. был военным губернатором Петербурга. Член Следственной комиссии по делу декабристов, организатор процедуры смертной казни их вождей. Именно Кутузов имел право прервать казнь, поскольку издревле существовал обычай, что если осужденный срывался с виселицы, то смертный приговор ему отменяли. Однако генерал-губернатор приказал: «Вешать снова!» Он был прав, поскольку сорвались настоящие, не заслуживавшие милости преступники.
Конча этот опыт, приказал полицеймейстеру Посникову, разобравши по частям эшафот, отправить в разное время от 11 до 12 часов ночи на место казни в Кронверк близ Петропавловской крепости. Эшафот был отправлен на шести возах и неизвестно по какой причине, вместо шести возов, прибыли к месту назначения только пять возов, шестой, главный, где находилась перекладина с железными кольцами, пропал, потому в ту же минуту должны были делать другой брус и кольца, что заняло время около 3 часов, и вместо двух часов казнь совершилась в 5 часов утра.
В 12 часов ночи генерал-губернатор, шеф жандармов со своими штабами и прочие власти прибыли в Петропавловскую крепость, куда прибыли и солдаты Павловского гвардейского полка, и сделан был на площади против Монетного двора каре из солдат, куда велено было вывести из каземат, где содержались преступники, всех 120 осужденных, кроме пяти приговоренных к смерти. 120 этих преступников были выводимы в каре, а пять осужденных к смерти в то же время ночью под конвоем павловских солдат, при полицеймейстере Чихачаве, в Кронверк, на место казни. Эшафот уже строился в кругу солдат. Преступники шли в оковах; Каховский шел впереди один, за ним Бестужев под руку с Муравьевым, потом Пестель с Рылеевым под руку же и говорили между собою по-французски, но разговора нельзя было слышать. Проходя мимо строящегося эшафота, в близком расстоянии, хоть было еще темно, слышно было, что Пестель, смотря на эшафот, сказал: «C’est trop» [97] . Тут же их посадили на траву в близком расстоянии, где они оставались самое короткое время. Так как эшафот не мог быть скоро готов, то их развели в Кронверк по разным комнатам, и когда эшафот был готов, то они опять были выведены из комнат при сопутствии священника. Полицейместер Чихачев прочитал сентенцию Верховного суда, которая оканчивалась словами: «За такие злодеяния повесить!»
97
Это слишком (фр.).