Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат
Шрифт:
В. Молотов».
«Вчера на заседании Пленума я сказал, что осуждаю свое поведение по вопросу, который рассматривается на настоящем Пленуме, и что решение Пленума обо мне приму как справедливое и должное.
Считаю совершенно правильным сказанное здесь, на Пленуме, многими товарищами, что я и другие члены Президиума могли критиковать недостатки тов. Хрущева, но нельзя и вредно для интересов партии было ставить вопрос о ликвидации поста Первого секретаря ЦК и, следовательно, об освобождении тов. Хрущева от этого поста.
Тем более подлежат осуждению те методы сговора и групповщины между членами Президиума ЦК, к которым мы прибегли.
В своих
Мне предъявлялись на Пленуме ряд обвинений по прошлой работе в период руководства тов. Сталина. Я не хочу и не могу снимать с себя ответственность на этот счет и несу эту ответственность.
У меня не было и нет другого мнения, что политика партии правильная, что, руководствуясь решениями ХХ съезда партии, Центральный Комитет осуществляет ленинскую политику, что мы имеем огромные успехи во внутренней жизни нашей страны и в международных отношениях.
Я понимаю, что когда справедливо критикуют за допущенный мной тяжелый поступок, то критика эта должна быть суровой, но при принятии окончательного решения я прошу Пленум ЦК предоставить мне возможность на конкретном деле отдать свои силы великому делу построения коммунизма в нашей стране.
Г. Маленков».
Какая историческая аналогия всплывает при чтении покаяний побежденной сталинской гвардии? Правильно, ГКЧП 1991 года. Увы, революции старикам не по силам. Не стариковское это дело.
Спустя сорок лет
— Сейчас иногда можно прочесть: вот-де Шепилов первое время поддерживал Хрущева, а потом выступил против него. Такая точка зрения свидетельствует о неосведомленности. Первое время я действительно хорошо относился к Хрущеву и, как поется в песне, надеялся, что «это взаимно». Я думал: вот пришел простой человек, рабочий, с открытой душой, без сталинской маниакальной подозрительности. Теперь исчезнет атмосфера страха, будет коллективное руководство. Он приезжал ко мне на дачу, иногда с семьей, мы подолгу беседовали. Он доброжелательно принимал разумные советы. Когда я обращался к нему за указаниями как секретарь ЦК или как министр иностранных дел, он частенько говорил: «Да решайте сами…», «Действуйте, действуйте…»
Голос Дмитрия Трофимовича Шепилова — четкий, внятный, несмотря на возраст. Он снова пришел ко мне на Старую площадь — поблагодарить за поддержку. В программу курсов повышения квалификации руководящих журналистских кадров в Академии общественных наук при ЦК КПСС я включил лекцию Д. Т. Шепилова. Впервые после нескольких десятилетий молчания Дмитрий Трофимович получил публичную аудиторию — и какую!
Разговор снова перешел на тему происхождения самой длинной фамилии «И примкнувший к ним Шепилов». И снова Дмитрий Трофимович отмечал: самая большая заслуга Хрущева в том, что он выступил на ХХ съезде партии и нанес удар по культу личности Сталина, открыл двери бесчисленных лагерей, в которых томились ни в чем не повинные люди. При Шепилове решались эти вопросы во всех деталях. «Все двери открыть к чертовой матери и всех невиновных освободить», — распорядился Хрущев. Тем самым он спас жизнь тысяч и тысяч людей.
— Дмитрий Трофимович, но ведь Хрущев сам был членом троек, которые приговаривали таких же ни в чем
— Да, это верно, — ответил он. — Хрущев как-то сказал на одном заседании Президиума ЦК вскоре после смерти Сталина: «Я, Хрущев, ты, Клим, ты, Лазарь, ты, Вячеслав Михайлович, — мы все должны принести всенародное покаяние за 37-й год».
— И он принес?
— Я считаю, что Хрущев принес покаяние своим делом — освобождением многих тысяч невиновных людей. Но сделал он это не до конца, со всякими отступлениями, противоречиями, импульсивными порывами. Один пример. Как секретарь ЦК по идеологическим вопросам я внес предложение о переименовании Сталинских премий в Ленинские или Государственные. «Зачем? — спросил Хрущев. — Да если б я имел Сталинскую премию, я бы с гордостью носил это звание». Такая противоречивость проявлялась у него во многих делах.
Президиум и Секретариат ЦК, в том числе и Хрущев, прекрасно знали, что никакого отношения к сталинским репрессиям и вообще к нарушениям революционной законности Шепилов не имел. Поэтому в этом плане присоединить его к лицам, фигурировавшим в постановлении июньского (1957 г.) Пленума ЦК, было нельзя. К тому же ЦК КПСС было известно, что Шепилов как секретарь ЦК принимал самое активное участие в подготовке ХХ съезда партии, выступал на нем, полностью разделял общеполитический курс и практические мероприятия, которые тогда осуществляла партия.
— И все-таки в постановлении Пленума об антипартийной группе Маленкова, Кагановича и Молотова ваша фамилия значится, хотя в самом конце…
— Это было реакцией Хрущева на мою критику в его адрес за нарушение принципов коллективного руководства. С тех пор и пошло — «И примкнувший к ним Шепилов».
— Почему вас назвали примкнувшим?
— Потому, что ни действиями, ни связями я не был с «тройкой» Молотов — Маленков — Каганович, но вместе с тем выступил с критикой методов работы Хрущева. Надо сказать, что в верхах я мало с кем был близок. Пожалуй, единственными такими людьми были вначале Хрущев, а позже Жуков.
По словам Дмитрия Трофимовича, к 1957 году появилось недовольство методами работы Хрущева. В то время накалилась также международная обстановка, положение было тревожным. Но, как ему казалось, ничего организованного против Хрущева в то время не было. Может быть, что-то где-то и было, но Шепилов не знал об этом.
После ХХ съезда в партии и стране создалась новая обстановка. Уже нельзя было, как раньше, сажать в тюрьму или расстреливать «фракционеров», поэтому недовольные могли более свободно обмениваться мнениями, и было ясно, что столкновение между Хрущевым и «тройкой» неизбежно. Это и произошло на Пленуме.
Весной 1957 года Жуков как-то сказал Шепилову, что надо бы встретиться, поговорить: Хрущев забрал всю полноту власти, от коллегиальности ничего не осталось. Разговаривали они на прогулке: дачи, квартиры, машины — все круглосуточно прослушивалось, и все это знали.
Обращался к Шепилову и Ворошилов, возмущался: «Голубчик, да он же всех оскорбляет!..» Шепилов, по его словам, ответил: «Вот вы, старейший член партии, и сказали бы ему об этом». — «При чем здесь я? Надо собраться, обсудить!» В это время еще началась эпопея с совнархозами. Дмитрий Трофимович понимал, как экономист, что децентрализация нужна, но делать это надо было продуманно. Фурцева прибежала: «Что делать? Во главе совнархозов — случайные люди! Все решения импульсивны, необдуманны». А дело все в том, что Хрущев был дремуче необразован, хотя имел хорошую голову. Знания, доводы он заменял формулой: «Я нюхом чую», — что совершенно недопустимо для руководителя, тем более такого государства!