Тайны ушедшего века. Лжесвидетельства. Фальсификации. Компромат
Шрифт:
— Что ж, ты, милка, связалась с этим склочником Надирашвили? — сказал он и объявил ей строгий выговор с занесением в личное дело, чем и поверг бедного секретаря парткома в состояние полной прострации, ибо он ничего не знал и не понял. А потом был арестован Берия. И снова Светлану пригласили вместе с секретарем парткома АОН в КПК, принесли ей извинения и сняли с нее партийное взыскание. И снова секретарь парткома изумился и ничего не понял.
Эту историю своему двоюродному брату Владимиру Аллилуеву рассказывала Светлана дважды, один раз еще в пятидесятые годы, а потом перед отъездом в США, когда жила у него со своей Ольгой. Владимир спросил у нее:
— А почему ты не рассказала об этом случае ни в первой, ни во второй своей книге?
— Еще не пришло время…
Этот
Действительно, странный. Кто такой таинственный Надирашвили, какие бумаги сумел он передать Сталину, что в них было — этого, наверное, мы уже никогда не узнаем. Может быть, их постигла участь других документов, которые, как уверяют, были изъяты Берией во время болезни Сталина, когда Лаврентий Павлович один отлучался на несколько часов с Кунцевской дачи в Кремль.
Что мы знаем о Берии? Хрущевская пропаганда годами вбивала в головы обывателей стандартный стереотип кровавого монстра, палача и убийцы. Легковерные люди без труда поддались лжесвидетельствам и фальсификациям. И вот уже выросли поколения, убежденные в правоте оценок, рожденных в конкретных условиях конкретной борьбы между кремлевскими кланами.
Одним из первых, кто нарисовал отталкивающий образ бывшего хрущевского друга, был зять Никиты Сергеевича Алексей Аджубей. В книге «Те десять лет», изданной во времена горбачевской гласности, Аджубей пишет, что ему несколько раз приходилось видеть Берию вблизи. Слышал его выступление на торжественном заседании, посвященном 34-й годовщине Октябрьской революции. Говорил Берия хорошо, почти без акцента, четко и властно. Умело держал паузы, вскидывал голову, дожидаясь аплодисментов. Доклад ему составили нестандартно.
Внешне Берия — располневший, с одутловатым, обрюзгшим лицом — был похож на рядового «совслужащего» 30-х годов. Шляпа обвислыми полями налезала на уши, плащ или пальто сидели на нем мешковато. Но за ординарной внешностью, по мнению Аджубея, скрывалась натура беспринципная, хитрая и безжалостная. Берии боялись все, и было отчего.
— Случилось в ту пору, — рассказывал мне Алексей Иванович, презентуя свою книгу, к выходу которой я, работая тогда в ЦК КПСС, имел отношение, — в моей жизни несколько странных событий, значение которых я понял позже. Моя мать шила платья жене Берии. Нина Теймуразовна, агрохимик, кандидат наук, ценила талант и деловитость матери, отсутствие навязчивой услужливости. Как-то Нина Теймуразовна обронила с ноткой сожаления: «Зачем Алеша вошел в семью Хрущева?» Мать расстроилась. Мы с Радой только что поженились и были, конечно, обескуражены. Тем более что из МГБ Никите Сергеевичу передали анонимку, в ней описывалась наша «болтовня» по поводу «красивой жизни» в семье Хрущевых. Никита Сергеевич дал нам прочесть анонимку, но не комментировал.
Из беседы с А. И. Аджубеем следовало, что «под колпаком» были не только квартиры, дома и семьи высших руководителей партии, правительства, вообще всех, кто интересовал Берию, но и служебные кабинеты.
После возвращения Никиты Сергеевича в 1949 году в Москву из Киева Берия стремился сблизиться с Хрущевым, завоевать его расположение. Случалось, поздней ночью поджидал его на шоссе по дороге на дачу, чтобы побеседовать. Если Аджубей возвращался с Никитой Сергеевичем, то приходилось пересаживаться в машину грозного человека. Усатый шофер даже головы не поворачивал в сторону хрущевского зятя. Сидел неподвижно, как сфинкс, и казалось, машина движется сама по себе. Пассажиры первой машины беседовали. Алексей Иванович не без юмора рассказывал, что ему оставалось разглядывать стволы берез, мелькавших по обочинам Успенского шоссе. Березовые рощи в том районе Подмосковья — такие фотогеничные, их много раз снимали в разных фильмах… Однажды он не выдержал и спросил у шофера, можно ли закурить. Он не удостоил пассажира ответом, но как-то выразил запрещение. Может быть, движением офицерского погона с майорской звездочкой? И в самом деле, грешно было курить в автомобиле, пахнувшем свежей кожей.
Заговор
В январе 1998 года популярный еженедельник «Аргументы и факты» опубликовал в подборке необычных историй, когда-либо приключавшихся с читателями или услышанных ими, письмо москвича Ю. В. Земскова.
История, которую он описал, происходила с 5 по 8 марта 1953 года. Ее Земскову рассказал дед, в то время один из руководителей 4-го Управления МГБ СССР.
Как известно, в тот же день, когда умер Сталин, МГБ и МВД были объединены под единым руководством Л. Берии. Такая власть в одних руках не на шутку перепугала очень многих в Кремле, ведь никто в тот момент не знал, что у Берии в голове, на чем он остановится, да и будут ли вообще какие-то границы. И это при том, что главой государства стал Маленков, с которым у Берии были неплохие отношения.
Я не знаю, пишет Земсков, известно ли это, но руководство МГБ прощалось со Сталиным по ночам (с полуночи до пяти утра), так как в дневные часы из-за скопления людей сделать это было невозможно.
И вот, получив специальный пропуск, дед со своей семьей направился к главному входу. Неожиданно их попросили остановиться. Не успели они этому даже удивиться, как мимо в траурный зал быстро прошли Берия, его заместитель Кобулов, жена Берии и еще два-три человека охраны.
На выходе дед столкнулся со своим знакомым, сотрудником МГБ. Они постояли, покурили. Хотя курить можно было только в «предбаннике», пепельницы (в виде ромбов на высоких золотистых ножках) стояли и в коридоре, который вел в зал, где проходило совещание.
Через 2–3 недели под различными предлогами были тихо уволены все сотрудники, которые охраняли Колонный зал в те незабываемые три дня.
26 июня в Кремле арестовали Берию. Начались очередная чистка органов (к счастью, уже без расстрелов), бесконечные вызовы к руководству, объяснения и рапорты. Вызывали на Лубянку и деда Земскова. В коридоре он встретил знакомого, с которым курил в Колонном зале. И вот что тот рассказал.
Именно в тот день и в тот час, когда Берия появился в Колонном зале, его должны были устранить: бомба с дистанционным управлением была в одной из пепельниц. Но офицер не смог ее взорвать, когда Берия с охраной проходил мимо. Он лихорадочно «тыкал» кнопку на пульте, но она не срабатывала. Нет, техника не отказала. Надо было просто нажать кнопку и не отпускать ее 3 секунды. Тогда бы и прозвучал взрыв…
Много лет назад, пишет Земсков, он разговаривал об этом случае с Быстролетовым Дмитрием Александровичем. Он сказал, что также слышал эту историю.
Что показалось подозрительным Хрущеву в поведении Берии? На основании чего Никита Сергеевич пришел к заключению, что Берия вынашивает планы захватить власть?
Алексей Иванович Аджубей в своей книге приоткрыл краешек завесы тайны над мотивами упреждающего удара Хрущева.
Оказывается, Берия придумал хитрый ход с амнистией после смерти Сталина. Она касалась больших групп заключенных. Берию беспокоило, что он уже не был властен автоматически продлевать сроки заключения тем, кто был отправлен в лагеря в годы массовых репрессий и свое отбыл. Они возвращались по домам и требовали восстановления справедливости. А Берии было крайне необходимо вновь отправить в ссылку неугодных, задержать оставшихся там. Тогда-то и начали выпускать уголовников и рецидивистов. Они тут же принялись за старое. Недовольство и нестабильность могли дать Берии шанс вернуться к прежним методам.
Такая вот мотивация предложенной Берией акции по амнистии, как написал Аджубей, «уголовников». Я прочел принятый по этому поводу Президиумом Верховного Совета СССР указ, проект которого был представлен ведомством Берии. Речь в указе шла об амнистии отбывавших наказание несовершеннолетних, женщин, у которых были грудные дети, а также беременных женщин. Освобождению подлежали в основном «бытовики», то есть получившие небольшие сроки за преступления бытового характера, виновные в дорожно-транспортных происшествиях, осужденные по пресловутому закону «о трех колосках», или, как бы сказали в брежневские времена, мелкие несуны.