Тайны уставшего города
Шрифт:
Общее горе, смерть близких на фронте, постоянное недоедание и походы в кино, которые заканчивались кровавыми драками с тишинскими огольцами, делали нас злее, а потому и старше.
Конечно, к нам сначала относились немного покровительственно, пока дело не доходило до драки.
За несколько месяцев своей «светской» жизни я познакомился со знаменитыми московскими картежниками, ездил в игорные притоны — «мельницы», которые потом стали называть катранами, чтобы прикрыть, если понадобится, знакомых катал. Оговорюсь
Передо мной чуть распахнулась дверь таинственного мира Столешникова переулка. Входить туда дальше было небезопасно.
Мы знали в лицо знаменитых золотишников, черных ювелиров, известных фармазонщиков и кидал. Знали, раскланивались при встрече, и не более того.
Вся эта бражка обожала летними вечерами пройтись по аллеям сада «Эрмитаж», со времен НЭПа пользующегося в определенных московских кругах славой самого светского места.
Однажды мы сидели на веранде ресторана вчетвером, к нам подошел весьма элегантный симпатичный парень лет двадцати пяти.
— Добрый вечер, — вежливо сказал он.
Мы не менее вежливо поздоровались, но все же напряглись. Правда, парень был совсем не похож на опера.
— Вы друг Бори Месхи? — обратился он ко мне.
— Предположим, — неопределенно ответил я.
У моего друга Бори, которого все в Москве знали под именем Бондо, всегда хватало проблем.
— Да нет, вы не подумайте ничего плохого. Мы с Бондо добрые приятели.
— Сколько не хватает? — сообразил сразу Володька Трынов, чемпион Москвы по боксу. Он решил, что у приятного парня нет денег заплатить за столик.
— Нет, ребята, с башлями все в порядке. Вон, видите?
Он показал на крайний у стены стол, за которым сидела компания из шести человек.
— Ну и что? — спросил Трынов.
— Начали клеить мою девушку, ну и на меня тянуть.
Я присмотрелся и увидел, что за столом у стены сидит компания лабухов, среди которых наш добрый знакомец Лешка Далматов по кличке «Рыжий». Лешка был не только неплохим музыкантом, но и перворазрядником по боксу, поэтому и мы с Трыновым его прекрасно знали.
Мы с Володькой подсели к их столу, отозвали Лешку и сказали, что парень — наш знакомый.
— Что ж он, фраерюга, сразу не сказал, а мы хотели снять его чувиху. Все, ребята. Подойду извинюсь.
На этом мелкий инцидент был исчерпан «без обмена опытом при помощи жестов», как любил говорить наш тренер Николай Королев.
Выйдя из ресторана, мы познакомились и обменялись телефонами.
Он позвонил мне дня через четыре и пригласил к себе.
Звали его Сева и жил он на Пречистенке в старом доме с неведомо как сохранившимся затейливым лифтом. У него была прекрасная двухкомнатная квартира.
— Родители на работе? — поинтересовался я.
— Нет, это квартира покойного деда, профессора. А родители
В его квартире меня поразила круглая комната. Вместо стен у нее был один круглый книжный шкаф.
— Ты любишь книги? — спросил Сева. — Бери что хочешь, я к ним равнодушен, это все от деда. Конечно, можно отволочь к букинистам, но в деньгах я не нуждаюсь.
Потом мы пили пиво. Стол стоял в огромном эркере, и мне казалось, что мы висим над улицей.
Так Сева вошел в нашу компанию. Он был человеком щедрым и, что нас поражало, прекрасно одевался во все заграничное. Вещей у него было больше, чем в магазине средней руки. Он охотно одалживал ребятам свои пиджаки на выход, но никому ничего не продавал.
Постепенно я узнал некоторые подробности жизни этого таинственного человека. В 1944 году он окончил школу, но на фронт не попал, папа отправил его в Серпухов в ШМАС (Школу младших авиаспециалистов), через три месяца он окончил ее, получил старшинские погоны и, опять же по звонку папы, попал в АТП — Московский авиатранспортный полк.
Летали они в самые разные места, в том числе в Тегеран. С зимы сорок пятого начали летать в Германию. Всякое бывало, стрелку-радисту пришлось и пострелять, поэтому Сева очень гордился медалью «За боевые заслуги» и орденом Красной Звезды.
Когда война окончилась, они начали летать в Германию каждую неделю. Начальство загружало «дуглас» продуктами и выменивало у немцев на ковры, мебель, мотоциклы.
Сева тоже не отставал. Он нашел «камрада», который за водку, табак и консервы выменивал шмотки, и навез в Москву одежды на несколько лет вперед.
Севка любил рассказывать веселые истории из своей авиационной жизни, о немецком черном рынке, о наших начальниках, любителях красивых вещей.
Однажды он рассказал, как его послали на аэродром за автомобилем «хорьх», который привезли для крупного авиационного чина. Сева находил любые предлоги, чтобы не ехать на аэродром под Москвой, а потом гнать машину в Ильинское, где была дача высокого начальства.
И тут он сказал странную фразу, которую я понял только через много лет:
— Сачканул бы от этой поездки, всю бы жизнь в дерьме просидел.
За выпивкой и весельем мы как-то не обратили внимания на его слова. Тем более он красочно описал нам бежевый «хорьх» с темно-вишневыми кожаными сиденьями, серебряными клаксонами на радиаторе, никелированными молдингами.
Весело он поведал, как получил машину и уходил от бдительных орудовцев, так как начальство в приказном порядке запретило останавливаться на милицейские сигналы.
Военачальник вышел в галифе с лампасами и тапочках на босу ногу, обошел машину, любовно ее огладил и с барского стола пожаловал находчивому старшине бутылку водки-сырца и банку американской тушенки.